И так они одного за другим вычёркивали и оставляли, сократив список до двенадцати фамилий. Там были как матери, потерявшие детей, так и отцы, которые так и не смогли родить новых. В этом плане каждый мог пойти на дорогу мести.
— Так… — вздохнула Дайлин. — Всего двадцать один человек подходит. Не так уж и много, здесь есть, где развернуться. Кто тебе приглянулся?
— Мать двух сыновей. Муж погиб при несчастном случае, и потерять всех — это лишить человека смысла жизни. Она вполне могла пойти войной против тех, кто их погубил.
— А по мне подходит больше тот, Курц. Погибли двое сыновей. Чем не повод? Плюс был солдатом, а это военная подготовка. Чем не идеальный кандидат, чтобы начать убивать всех причастных. К тому же по своим связям с прошлого мог выяснить, кто был кто тогда.
— Ещё Эльверстоун. Погиб сын, он сам — охотник, наверняка умеет стрелять из арбалета, а здесь меняется лишь цель, — предложил Кондрат.
— М-м-м… да, хороший кандидат, — согласилась она. — Но тут в принципе все кандидаты хорошие, так что, думаю, придётся обходить одного за другим и смотреть. Единственное, что меня смущает — больше не было никаких убийств. Неужели всех перебил?
— Или готовится к чему-то, — пожал плечами Кондрат. — Хотя есть вероятность, что мы не учитываем просто других убийств, которые произошли, но не укладываются в картину убийств чиновников.
— Наверное, придётся поднять дела стражей правопорядка, — вздохнула она.
— Нет, пока сосредоточимся на тех, кого успели выцепить, а там дальше будет видно.
И со следующего дня они начали свой обход подозреваемых.
Люди, которых видел Кондрат, те, кто потерял своих близких, оставшись совсем одни наедине с собственным горем, они были лишь отражением самих себя. Будто иссохшие не снаружи, но внутри, понурые, некоторые совсем пьяные перманентно, они пустым взглядом смотрели на Кондрата и Дайлин, не проявляя ни малейшего интереса к гостям.
Кондрат старался вести себя с ними осторожно. Люди, которые лишились всего, не боялись лишиться и собственной жизни. Они как люди, которых приговорили к пожизненному заключению, могли сделать всё, что угодно. И выплаты государства были для них не более, чем насмешкой в лицо, за то, что они отдали за мнимое величие империи всё, что у них было. Потому что в итоге единственное, что волнует людей — это не их родина, а они сами, и те, кто их окружает.
— Подохли и подохли, что с того? — спросила одна из подозреваемых, глядя на них пустым взглядом. — Мало ли людей погибает? Мои сыновья погибли на войне, и ничего, никто по ним кроме меня не тосковал, всем было плевать.
— Но вам ведь платит государство военную пенсию за их смерть, — брякнула Дайлин.
Кондрат в этот момент боялся, что женщина бросится ей выцарапывать глаза и был готов встать между ними, но та лишь улыбнулась, словно сама смерть.
— Когда родишь своих детей, отправишь их на нахрен не сдавшуюся никому войну и потеряешь, тогда и поговорим, дорогая.
В ответ Дайлин поджала губы. И когда они покинули квартиру, на улице Кондрат негромко её предупредил.
— Больше никогда не делай так.
— Как? — она не понимала. Это нормально, она молода, она ещё не познала все тонкости жизни. В её возрасте он был бы и того глупее, не попади туда, куда попал по итогу.
— Не говори про деньги, которые им платят за погибших.
— Но это ведь правда!
— Со временем поймёшь, но суть в том, что им эти деньги, как мёртвым припарка, Дайлин. Никогда не упоминай про то, что им за смерть близких платят. Никогда.
— Ну ладно, ладно…
Возможно, это даже хорошо, что не понимала, что это такое.
— Так… — вздохнула она. — Нам надо обойти ещё…. Сто человек… За сегодня мы точно не управимся. Думаю, что мы обойдём ещё четверых, прежде чем закончится день, а завтра по новой.
— Не забывай, что мы начали с полудня. Думаю, что сможем обойти ещё больше, — напомнил Кондрат.
— Ну да, верно. Ты уверен, что мы на правильном пути?
— Абсолютно. Теперь, это лишь дело техники.
Глава 27
Одного за другим каждый день Кондрат и Дайлин обходили людей. Самые разные, мужчины, женщины, без гроша в кармане и вполне обеспеченные для людей среднего класса, пустые внутри и полные злости на всех — всех их объединяла боль. Бесконечная и тяжёлая, словно якорь, который не давал им двигаться дальше. И Кондрат их не винил, потому что винить легко, винить, осуждать, рекомендовать, и совершенно другое — самому попытаться идти дальше.
Из ста шесть человек к концу недели они обошли больше половины. Если точнее, семьдесят три человека. Уже поговорив с ними, Кондрат мог вычеркнуть часть людей. Тех, кто совсем перестал жить, просто существуя по накатанной. Они попросту были не в состоянии на что-то решиться, потому что им было откровенно плевать на всё. Конечно, кто-то мог притворяться, и тем не менее…