========== Пролог. Между мирами ==========
— Так кто ж ты, наконец?
— Я — часть той силы,
что вечно хочет зла
и вечно совершает благо.
Гете. “Фауст”
— Если долго смотреть в мир, мир начинает меняться под твоим взглядом.
Бестелесный голос совсем рядом, вкрадчиво пробирается сквозь поры кожи, впитывается в неё и растворяется в сознании тёмного.
— Я знаю.
Тёмный вяло отмахивается от сухого шёпота внутри своей головы и тоскливо вглядывается куда-то сквозь пространство.
— Зачем тебе это?
Тон у голоса скучающий, но замаскированные ноты любопытства то и дело проскальзывают в словах.
— Я вижу его. Я нашёл его. Я нужен ему.
Серая пелена тумана, имитирующая реальность колеблется, то становясь плотнее, то рассеиваясь едва дрожащими каплями.
— Человек? — шорох вопроса полувыдохом морозит вдоль выпирающего острыми клыками позвоночника.
Тёмный молчит, острые скулы каменеют, зелёное пламя полыхает в глубине костяных глазниц.
— Старая штука, старая, как сам мир. Ты же понимаешь, — сухой смешок потрескивает чуть заметными искрами электрического напряжения.
— Я понимаю, — тёмный страдальчески кривит узкие губы и с ещё большей тоской смотрит в даль бесконечности.
— У человека и демона есть только одно общее. И название этому…
Голос замирает, а тёмный согласно кивает и заканчивает вместо него…
— Смерть…
========== Глава 1 ==========
Когда тебе двадцать, жизнь кажется просто игрой — всегда можно начать сначала, вернуться назад и пойти другой дорогой. Когда тебе двадцать, жизнь — просто безделица в руках несмышлёного ребёнка. Когда тебе двадцать, ты обманываешь себя, что всё ещё впереди. Когда тебе двадцать, ты…
Случается так, что ты просто хочешь остановить мчащийся на всех парах поезд и выйти на первом полустанке — заброшенном и пустынном. Выйти, не оглядываясь назад, не сожалея о своём решении, выйти в чёрную пустоту и потеряться в мрачных и безлюдных лабиринтах своей души.
Тебе двадцать. Взрослые завистливо вздыхают: «Вот я в твоём возрасте…» и перечисляют свои мечты и планы. Они укоряют тебя, что ты ни к чему не стремишься. «Вернуть бы свои двадцать, я бы тогда…»
А тебе хочется рассмеяться. Но ведь вам было двадцать, почему же вы в тот момент не сделали всего того, великого? У вас был этот шанс?
Вы не сделали. А значит? Всё это, весь этот путь бессмысленен и бесполезен.
Так тоже бывает. Что тебе всего двадцать, а ты уже сломан.
И тебя зовут Лука.
Странное имя странному человеку. Как могло прийти в голову назвать так ребёнка.
— О чём думаешь? — Лера, перегнувшись через перила моста, смотрит в тёмную глубину реки.
Лука морщится, поправляя спортивную сумку на плече.
— О бренности бытия, — криво улыбнувшись, сухо отвечает своей однокурснице.
— О, — Лера придаёт лицу выражение крайней задумчивости, — это делает тебе, конечно, честь, и на экзамене по философии ты, без сомнения, сорвёшь бурные аплодисменты только одной этой фразой.
— Зря смеёшься, — Лука пожимает плечами, тоже перегибаясь через перила моста. — Даже взять, к примеру, этот пресловутый экзамен по философии. Зачем?
— Что зачем? — Лера непонимающе поднимает взгляд на невозмутимую фигуру друга.
— Ну, зачем мы сдаём экзамены? — поясняет Лука с усталым скепсисом. — Ты скажешь, чтобы в итоге получить диплом и устроиться на работу?
— Ну, да, — девушка кивает и поправляет выбившийся локон светло-русых волос, — а зачем ещё-то?
— Хорошо, — Лука удовлетворённо улыбается. — А потом что? Ты устраиваешься на работу, и всю жизнь гнёшь спину, чтобы заработать на своё содержание. А жизнь в итоге пролетает так быстро, что ты и отследить не успеваешь. И вот уже родственники с должно грустными лицами склоняются над твоей могилой. И в чём тут смысл?
— Эмм, — Лера хмурит идеально подведённые брови, — чтобы оставить свой след?
— Как предсказуемо. Оставить след. А зачем?
— Чтобы тебя помнили, — Лера всё ещё пытается устоять на шатком мостике логики.
— Чтобы помнили, — не торопясь, повторяет Лука. — А зачем? Какое тебе, по сути, дело — помнят тебя или нет, если ты где-то в неведомом, а твоё закопанное в землю тело, с удовольствием поедают черви?
Лера не находит, что ответить, долго молчит, обдумывая услышанное, и в итоге завершает философские размышления Луки обычным в таких ситуациях ответом:
— Ты страшный человек, Лука. И с тобой совершенно невозможно спорить.
— А мне бы хотелось, чтобы ты со мной поспорила, и доказала мне обратное, — вздыхает Лука и снова смотрит на мутную воду реки. — Мама говорит, что я размышляю, как восьмидесятилетний старик, который зря прожил свою жизнь. А я потом стою перед зеркалом и думаю, что она права, и моя жизнь — это другая версия истории Бенджамина Баттона.
— Хорошая у него была история, — улыбается Лера.
— Я бы так не сказал, — качает головой Лука. — Сомнительное это удовольствие — быть стариком внутри.
— То, что внутри — этого не видно, — убеждённо говорит Лера. — Все смотрят на оболочку. А на твою оболочку смотреть приятно.
— Люди так любят фантики, — равнодушно отвечает Лука. — И никто не хочет разобраться в чужой душе. Как там где-то сказано? Людям надо, чтобы ты хорошо выглядел, приятно пах и не застревал в дверном проёме. А у тебя внутри… столько самоубийств каждый день, и все насмерть.
Лера укоризненно морщится:
— Ты слишком много думаешь. Так нельзя.
— Я слишком много думаю, — машинально повторяет за ней Лука. — Так нельзя.
========== Глава 2 ==========
На самом деле он не любит смотреть на себя в зеркало. Не любит видеть своё лицо. Взгляд сразу цепляется за бровь, словно разрезанную напополам. Шрам тонкий, еле видный, если не присматриваться, если не знать, что он там, то и не увидишь. И голос, громкий, резкий, скрежещет по нервам, утягивая его в прошлое.
«Мужчины не плачут. Плачут только слабые и ни на что не годные девчонки. Ты девчонка? — голос отца угрожающе близок. — Посмотри на себя!»
И тяжёлая ладонь впечатывает его лицо в зеркало.
«Нет, я не девчонка», — он старается подавить слёзы, текущие из глаз, пытается сжать судорожно сокращающееся в плаче горло.
«Я вижу перед собой девчонку, которая не умеет справляться со своими проблемами достойно, — отец ударяет его головой о зеркальную поверхность. — Тебе надо было родиться девчонкой, раз ты так на них похож».
«Я не похож, — возмущение поднимается жаркой волной и он, не соображая, что делает, хватает бритву с края раковины. — Я не похож!»
Он успел рассечь себе бровь — намерение полоснуть себя через всё лицо не реализовалось — отец перехватил руку.
Ему было двенадцать.
Он не любит смотреть на себя в зеркало. Он не любит, когда ему говорят о его внешности. Он поменялся бы местами с самим Квазимодо, тому, наверняка, никто не говорил в детстве, что тот похож на девчонку.
Сейчас, никто не говорит ему подобного. Отец умер, когда ему было семнадцать. Обширный инфаркт, и он совсем не плакал на его похоронах. Отца нет, но его голос он слышит до сих пор. Отца нет, а в зеркало смотреть до сих пор невыносимо. Хотя и выглядит он сейчас по-другому. Никто бы не посмел назвать его девчонкой. Спортивные секции, жёсткий режим и железная дисциплина сделали своё дело. Но руки всё равно сами собой тянутся к бритве, а сама бритва, как живая, голодная и хищная тварь, жадно облизывается, требуя насыщения.