Ну, точно. Ведь его уже нет. Он умер. Зачем ему жить где-то?
Ключ с пятого раза всё же входит в замочную скважину. Поворот, ещё… всё-таки это ещё его дом. Лука знает, куда идти… вперёд по коридору, поворот…
«Ждёшь, сука».
Стальная тварь щурится с края раковины.
«Терпеливая».
Ноги не держат. Он опускается на пол, прижимается щекой к холодной керамике, тянет вверх руку, нащупывает прохладный бок твари.
Так дальше нельзя. Это должно закончиться. Иначе… иначе… он не знает, что будет иначе. Он знает, что больше так продолжаться не может.
«Сегодня ты напьёшься досыта».
Первый надрез… Это совсем не больно, резиновое ощущение, когда кожа расходится под острым укусом.
Ещё один, выше… ещё…
Закрывает глаза, так легче…
— Ты всё неправильно делаешь, — тихий голос совсем рядом, в самое ухо.
Лука вздрагивает.
Чужак с крыши…
— Как ты? — вопрос застревает в горле.
— Ты не закрыл дверь… — успокаивающе улыбается.
«Как будто тебе нужны двери».
— Ты улетел…
— Но я обещал вернуться…
Лука бы съязвил, будь у него силы, что это какой-то неправильный Карлсон, и шутки у него не смешные… страшные…
— Ты не должен летать один, малыш, — тон голоса становится глуше, а сам он садится рядом, лицом к Луке, обхватывая его ногами. — Я научу…
В голове звенит, а его руку гладит чужая холодная рука, задевая ногтями… когтями?.. тонкие выпирающие рубчики.
— Ты всё делаешь неправильно, — когти становятся длиннее, или это снова мираж, потому что сознание туманится, а глазам верить нельзя.
Коготь цепляет один рубчик, давление, и делит его на две половины — разрывая струну, такое вот впечатление. Второй, третий…
— Много… — смотрит на верёвочки шрамов. — Устал, хороший мой?
Лука устал, очень устал. И очень хочет спать.
— Я научу тебя, как уснуть крепко, — коготь, порвав все рубчики, добирается до вены, впивается в неё одним движением и тянется вниз. — Вот так, дыши, мой хороший.
Кровь уже не сочится из неглубоких порезов, она свободно течёт по руке из разрезанной на совесть вены, стекая по пальцам на пол.
— Холодно, — шепчет Лука, голова обессиленно падает на тут же подставленное плечо.
— Сейчас станет теплее, — его тело осторожно обнимают и прижимают к чужой груди, твёрдой и словно каменной, чужие же руки. — Не бойся, всё уже закончилось.
— Мне холодно, — горячее по холодному — удивительный контраст.
Звон становится сильнее, в голове не остаётся ничего, кроме этого всё усиливающегося звона. Лука чувствует, как его волосы перебирают длинные пальцы, чуть царапая кожу острозаточенными когтями, как его бережно баюкают в странно-нежных объятиях. Краем сознания он улавливает, сомкнувшиеся над своей головой иссиня-чёрные крылья.
«Всё-таки они были, крылья», — слабо улыбается он, не сопротивляясь подкравшейся пустоте, которая оглушает его, заставляя в последней судороге изогнуться в сжимающих его объятиях и тут же обмякнуть в них безвольной игрушкой, в которой жизни было до той поры, пока так хотелось её владельцу.
========== Эпилог. Между мирами ==========
Когда тебе двадцать, люди говорят, что вся жизнь впереди. Люди не знают, о чём они говорят. Каждому отмеряно жизни столько, сколько он в состоянии выдержать. Не более, не менее.
Когда тебе двадцать, ты можешь вдруг понять, что твой путь закончен, даже если ты ничего не успел сделать. Кто-то рождается, чтобы вершить великие дела, изменить этот мир, кто-то для спокойной и унылой жизни, кто-то для ужасающих преступлений, способных всколыхнуть общество в едином порыве отвращения, а кто-то для того, чтобы шаг за шагом прийти к смерти.
Он идёт назад — тот, кто идёт к смерти.
Это не плохо и не хорошо — это просто путь. Мы не выбираем, кем родиться. Так сложилось.
Мысли о смерти в этом возрасте противоестественны, да? Детям кажется, что жизнь вечна и прекрасна. А смерть — это злая старуха с косой и лицом, спрятанным под изношенным капюшоном.
Это не так. Смерть — это просто смерть. И если долго думать о ней — она придёт. Она отправит к тебе того, кто поможет тебе выбрать правильный путь. Да, будет больно, страшно и холодно. Но разве это отпугнёт тебя? Ты чувствуешь это каждый день, так что, в итоге, изменится?
Человек со спящим разумом — он не выживет в этом мире. Он не знает как, он не умеет, он даже не будет пытаться.
И потом, это незыблемо, за ним придёт тот, кто утешит его в печали.
«Сон разума порождает чудовищ».
Надо ли бояться своих чудовищ? Возможно. Но ещё можно полюбить их и довериться им, потому что не просто так ты ими выбран.
— Холодно…
— Уже нет, — осторожное прикосновение к щеке остроопасным когтем, — тебе уже не холодно. Прислушайся к себе.
Да, это всего лишь отголоски ушедшей боли. И, кажется, что он провёл уже вечность в надёжных и крепких объятиях, что держат его так бережно, как самую большую драгоценность в мире.
— Что ты чувствуешь сейчас?
— Ничего… покой… тишину… и…
— Меня? — в тихом шелестящем голосе отзвук улыбки.
— Тебя, — всё ещё непонятно. — Скажешь, кто ты?
— Открой глаза и посмотри…
Открыть глаза страшно. Не видеть, где ты и что с тобой не менее страшно. Неизвестность пугает так же, как притаившаяся рядом правда.
Чужое дыхание так рядом, смахивает пряди волос со лба… чужие сухие губы прикасаются к коже…
— Не бойся. Бояться больше нечего. Открой глаза.
Рано или поздно приходится это сделать — открыть глаза. Чтобы увидеть… Чтобы посмотреть, наконец-то, посмотреть и увидеть, как оно — когда по-настоящему…
— Ты не человек…
— Я не человек… Тебе страшно?
— Нет… я умер?
Тонкогубый рот растягивается в стороны — учится улыбаться.
— Смерти больше нет… между нами…
— Почему я?
— Твоя боль была такой громкой, что я услышал тебя.
— Почему ты?
— Каждый из нас слышит свой зов, и, услышав его, мы не можем ему сопротивляться. У вас, людей, это называется любовью. Мы же не умеем любить, мы не способны испытывать чувства. Мы можем слышать зов, и быть с тем, кто позвал, до самого конца.
— Так это конец? — смиренно — пусть будет так, как должно быть.
— Это начало, малыш. Начало бесконечного пути. Потому что нет больше…
— Смерти…
***
— Не плачь, ты всё равно не успела бы…
— Я могла не отпускать его, могла не уходить, тогда бы…
— Тогда бы он нашёл другой способ… Если кто-то действительно решился, то он найдёт способ.
Деловитая суета в квартире… рутина… ничего необычного… очередной суицидник, который смог…
— Можете забирать тело…
Он больше не человек… это просто тело, потому что души больше нет внутри. А человек, он там, где его душа. Где-то в другом хорошем месте…
— Жалко. Такой красивый. Жить и жить…
— Наверное, ему было совсем плохо…
— Зато теперь хорошо.
— С чего ты решил?
— Посмотри. Он улыбается…