Я почувствовала, как застыло лицо Атиласа, как замерло всё его тело, как замерло сердце. Он сказал с холодным отчаянием:
— Мой господин…
— Тогда я заберу у тебя, — сказал отец Зеро, его улыбка была прекрасной и устрашающей, — кровь и боль. И я позабочусь о том, чтобы ты заплатил за своё непослушание.
Я потеряла нить воспоминаний из-за внезапного прилива отчаяния, от которого меня бросало то в жар, то в холод, и погрузилась в мысли Атиласа на мучительный, сбивающий с толку промежуток времени, который не мог длиться больше пары минут, но показался мне вечностью. Когда память вернулась, она была разрозненной.
Каждый вдох причинял боль, каждое движение обжигало. Я всё ещё дышала, но с трудом; на периферии моего сознания была синяя влага от крови, которая собиралась вокруг виска и щипала глаз.
— Теперь, — прошептал этот голос мне на ухо, — я займусь этим сам. И я не буду торопиться с этим.
Звук моего дыхания — дыхания Атиласа — и клокотание крови в наших лёгких. Звук далекого колокола. Не церковного. Не здесь. Древний звук. Словно призыв, послышались приближающиеся шаги за пределами видимости. Тем не менее, всё, что я могла видеть, было синим, и всё, что я вдыхала, было кровью.
— Отец, — это был голос. Он казался старым и тихим, но это, должно быть, был сводный брат Зеро, не так ли? Он заставил нашу руку дёрнуться, как будто она действительно могла двигаться, могла сделать что-нибудь, чтобы помочь. Это было всего лишь подёргивание. Этот орган знал, что можно делать, а что нельзя: это был не тот орган, который привык помогать людям. Это было бесполезно.
Воздух был спёртый, так почему же мы так отчётливо слышали крики?
Звук был пойман в ловушку, и я была поймана в ловушку, и мы были пойманы в ловушку, и крики…
Эти крики…
Края воспоминаний разлетелись, как горящий пергамент, и я упала, рыдая. Последовал крик, разорванный на куски и опаляющий мой разум, когда я провалилась в другое воспоминание.
Я посмотрела на своё собственное лицо, и оно показалось мне чужим и не совсем правильным. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что не совсем правильно всё это было из-за того, что я видела себя с более высокого поля зрения, чем обычно. Худощавое лицо, тёмные, растрёпанные волосы и большие серые глаза, которые заставляли меня по-новому взглянуть на то тело, в котором я находилась.
— Я действительно хочу этого… очень сильно, — сказал Атилас моими губами. — Не искушай меня.
Я чувствовала в нём страстное желание: больное, безнадежное желание быть в безопасности, чтобы о нём заботились, чтобы он отдохнул. Страстное желание освободиться от такой ужасной тьмы — тьмы, настолько наполненной кровью, ужасом и смертью, — что он даже не мог думать об этом трезво.
Но я знала, что ничего из этого не отразилось на его лице, потому что я видела, как это отражается в моих собственных серых глазах. Я могла вспоминать со своей точки зрения.
Я бы последовала за этим воспоминанием туда, куда оно привело, но я опоздала — или, возможно, Атилас подоспел как раз вовремя. Что-то схватило меня за затылок, или за то место, где это было бы, если бы я была в своём теле, а не в чьём-то сознании, и буквально потащило прочь.
— Вон! — произнёс голос Атиласа, серый и изношенный до предела.
— Прости меня! — сказала я, испытывая тошноту и ужас от того, как легко было вырвать у него воспоминания. — Прости меня!
Возможно, я говорила не вслух, потому что в следующее мгновение я уже лежала на ковре, и в поле зрения не было ничего, кроме потолка и калейдоскопа красок и движения. Все тени были какими-то неправильными, но я не была уверена, было ли это потому, что было намного позже, чем следовало, или потому, что сами тени решили сами решить, где им лучше находиться.
— Где Атилас? — спросила я, слегка запинаясь. Я хотела извиниться должным образом, а не в его сознании, куда я сама себя загнала и откуда извлекла воспоминания, которые не имела права забирать. Всё, что я могла видеть, — это сияние, которым был Джин Ён, и холодное, нитевидное движение моего дома вокруг меня, когда он изгибался и переплетался вокруг Между в комнате.
— Атилас… отвлёкся на минутку, — раздался голос Зеро из огромной массы льдисто-голубых движений и теней где-то в другом конце комнаты. — Что, во имя всего святого, ты натворила?
Я стояла, пошатываясь, но Джин Ён был рядом, чтобы поддержать меня, положив руку мне на спину. Он не пытался обнять меня, и это было хорошо. Я, вероятно, попыталась бы что-то с этим сделать, и, вероятно, тоже упала бы, пытаясь это сделать.