Ладони сминают в комок попавшие под руки бумаги, волосы метут по столешнице от каждого движения, спина вся взмокла, а плечи расцветились следами поцелуев, почти переходящих в укусы. Ритмичный, все убыстряющийся звук двух сталкивающихся обнаженных тел ничем не заглушить, а ладонь Якова на Колиных губах едва может скрыть и половину громкости его отчаянных, нуждающихся стонов.
Воздух становится тяжелым, сладким, насыщенным. Под веками рассыпаются искристые звезды, обещая скорую бездну наслаждения.
“Яша… Яша… Яшенька…” - можно услышать на каждом толчке, если отнять руку от приоткрытого рта. Впрочем стоит Якову немного увлечься, поглаживая так сладостно выстанывающие его имя губы, как Николай втягивает его пальцы в рот, горячим мокрым языком скользнув от подушечек к ладони. Мир на мгновение вспыхивает белизной - еще не финал, но его предвестие, и Гуро, забыв о контроле и тишине, стонет, в последнее мгновение успев заглушить громкий звук Николаю в шею.
От такого поощрения Коля глухо, разгоряченно ахает, не выпустив пальцев Якова из плена губ, и неумело, но старательно ласкает снова, иногда чуть задевая зубами - а у беса перед глазами проносится череда волнующих, бесстыдных фантазий.
- Хороший ты мой, - шепчет Яков, несдержано прикусывая острое плечо, оставляя там новую отметину. - Душа ты моя…
Николай под ним дрожит, балансируя на самой грани, почти беззвучно, заглушенными постанываниями умоляя Якова сделать что-нибудь с ним, для него, помочь, спасти. Каждое движение приносит ему острое удовольствие, заставляющее забывать, как дышать, но разрядки он достигает, едва только Яков опускает руку, чтобы приласкать тяжелый от переполняющего желания член, горячий и пульсирующий в ладони.
С распахнувшихся от наслаждения губ не срывается ни единого звука, пока Коля долго выплескивается Якову в ладонь, вцепившись в столешницу так, что белеют костяшки, зато мгновением позже он стонет так громко, обессиленно и сладко, что, наверное, даже на улице сейчас кто-нибудь да догадался, что произошло в маленькой, плохо протопленной гостиной. А затем, обернувшись, едва слышно постанывает в поцелуй - прекраснейшие звуки! - пока Яков подводит к вершине себя, жемчужным семенем украсив белую поясницу.
В недвижной, ленивой тишине, наполненной истомой и удовлетворением, особенно ощущается промозглость и легкая сырость, обитающие в комнатах.
- Собирайся, душа моя, со мной поедешь, - успевает вставить Яков между поцелуями, между тяжелыми, жаркими выдохами Николая, сцеловывая с его губ невнятное согласие. - Поторопись, - касается губами теплого лба, замирая и переводя дыхание, позволяя себе улыбнуться своим мыслям. Приворожил Тёмный, как ни одна ведьма, как пить дать приворожил.
***
Ворох писем, некоторые из которых с совсем уж недвусмысленными гербовыми печатями привычно встречает Якова дома - Николай, взглянув на внушительную стопку только рот приоткрывает, заморгав.
- Да, голубчик, объем работы предстоит немаленький, - рассеянно соглашается Яков кончиками пальцев на остром плече направляя Гоголя по комнатам. Из всей кипы Яков выхватывает только два конверта, которые действительно важны, а остальную мишуру откладывает на потом, возможно - на никогда. - Но я уверен, что вы справитесь. Позже-позже, обходился же я без личного секретаря страшно представить сколько лет.
Николай согласно угукает, скашивая любопытный взгляд на развернутое письмо, которое Яков читает на ходу.
- Комнату вашу вам покажу, располагайтесь пока, - мурлычет Гуро, совсем забывшись и поудобнее обняв Гоголя за пояс. В доме, кроме слуг, чья природа не вполне соответствует человеческой, все равно никого нет, да и Николай, кажется не против - осторожно жмется ближе, подстраиваясь под широкий шаг Якова. Вертит головой, оглядывая богатое убранство и пытаясь обычным человеческим взглядом уловить скользящие вдоль стен бесшумные тени. Догадывается глянуть по другому, ойкает и встряхивается, будто сгоняя неприятное наваждение.
- Ну, слуг я и не для красоты держу, - со смешком поясняет Яков. - Хотя надо будет парочке хоть человечий вид придать, а то Якиму вашему больно скучно будет. Так, душа моя, располагайся, чего захочешь - только скажи. Кабинет мой этажом выше, не заблудишься. Жду.
У Николая вид немного ошарашеный, но несмотря на это руку Якова он перехватывает ловко, не давая шагу сделать прочь.
Гуро действительно слегка помешан на работе, и действительно надеялся хоть дюжину минут, пока Гоголь осмотрится и в себя придет, выкроить на письма - не ответить, так хоть прочитать.
- А можно с вами, Яков Петрович? Я тихонько посижу, мешать не буду.
Отказать язык не поворачивается, хотя мысли вмиг накатывают совсем уж не рабочие.
Остаток дня даже как-то чинно проходит - в насущных делах, в знакомстве Николая с обслугой, которая Тёмного шугалась, но слушалась, в каких-то мелочах, которыми всегда полнится быт, стоит занятому обычно существу оказаться в собственном доме раньше полуночи.
Просто чудо, что вечером им двоим удается оказаться в одной комнате, не в окружении деловых писем и насущных дел. И то, что Николай при этом нежится в ванне, почти дремлет в теплой воде, только плюс. Яков прекрасно помнит, что такая расстановка им обоим по вкусу.
- Устал, душа моя? - бес кончиками пальцев гладит влажный от воды затылок, а Николай к вящему его удовольствию не пугается, не вздрагивает и не смущается - ему хорошо, он чувствует себя в безопасности и, кажется, уяснил, что смущаться здесь некого. Гоголь открывает прозрачно голубые свои глаза, с какой-то затаенной восторженной нежностью глядя на Якова, и аккуратно кивает, стараясь не разорвать тактильного контакта.
- День у тебя насыщенный выдался, - добродушно хмыкает Яков, садясь на край белоснежной ванны и зачерпывая теплую воду возле вздымающейся груди Темного. Тот завороженно следит за длинными пальцами беса, словно даже собирается чуть податься вперед, под прикосновения и ласку, но передумывает, робеет.
- Дай-ка руку, голубчик, - мягко просит Гуро, обнимая пальцами в то же мгновение протянутую ему ладонь. На белой коже странным узором выделяются чернильные пятна, которые Гоголь то ли не смог, то ли забыл оттереть. Яков сам за них принимается, тщательно намыливая каждую ладонь до тех пор, пока вся краска с них не сойдет, и все это в полной тишине, разбавленной только звуками прерывистого, почти затаенного дыхания.
Николай послушно поворачивает ладонь то так, то эдак, не упуская возможности погладить Якова по запястью и не сводя с беса взгляда, который просто не может не тешить самолюбия.
Яков без слов, одним жестом манит его ближе, и вода с тихим плеском идет волнами, когда Коля садится ровно, задирая лицо, чтобы вопросительно взглянуть на Гуро. Яков аккуратно придерживает его за подбородок, старательно оттирая темное пятно на шее - мазнул испачканными в чернилах пальцами и сам не заметил - а Гоголь хоть и морщится, но терпит, удерживаясь одной рукой за борт ванны, а другой за запястье Якова. Манжеты рубашки вмиг намокают от его мокрых пальцев, тонкая ткань легко напитывается водой и начинает липнуть к коже. Яков, заметив, закатывает рукава до локтя и, запустив пальцы во влажные, не мыленные еще волосы, со смешком сообщает:
- Увлекательное все-таки занятие - вас мыть.
- Скажете тоже, Яков Петрович, - тихо отзывается Николай, глянув из-под ресниц, и поворачивает голову, прикасаясь теплыми губами к запястью Якова. Бес улыбается коротко, самую чуточку самодовольно, проводя ладонью длинную линию по худой, часто вздымающейся груди.
- Ну что, как думаете, поладим мы с вами? - увлекшись, гладит белую шею, отчего Коленька щурится точно кот, млея от ласки, а разобрав вопрос уверенно, как-то даже отчаянно кивает.
Поладят, отчего ж не поладить.