– Да все будет нормально, не боись, тетя Глаша. Ты мне ее только вызови, а я мигом...
– Как фамилия-то?
– Сергиенко. Ольга Сергиенко. Из этой, из двадцать четвертой палаты.
Старуха, шаркая кожаными больничными тапочками, поползла по лестнице на второй этаж, а Банда нетерпеливо заходил по комнате, меряя ее огромными шагами, в ожидании появления своего агента.
Но, к его удивлению, минут через десять снова появилась тетя Глаша.
– Слышь, Сашка, а муж-то ее давно ушел? Ты его догнать не сможешь?
– Нет, а что стряслось-то?
Лицо старухи как-то странно изменилось, и Банда почувствовал неладное.
– Ольга твоя не может спуститься. Она в родильном уже лежит, отходит...
– Как отходит?
– Да после кесарева.
– А чего, ей кесарево сечение делали?
– Да. Главное – ребенок родился мертвым... Вот, горе-то какое у людей! Это ж только подумать! Ходила, ходила девять месяцев, мучилась, на сохранении лежала... Всяк ее досматривал, осматривал... А ребенок – мертвый... Вот в наше время – бабы в поле родят, отлежатся немного, покормят малого, завернут в подол – да снова в поле. А нынче девки совсем никудышные пошли – то сами мрут, то выносить не могут, то детей мертвых рожают... Господи, что делается, а все Чернобыль проклятый виноват!
Чтоб их черти в этой радиации купали... – завела причитания тетя Глаша, но Банда уже не слушал ее.
Именно в эту секунду он почувствовал себя в лавине. Именно в это мгновение он растерялся, не зная, куда кинуться и что делать. Несколько минут он стоял посреди комнаты для посетителей, не в силах сдвинуться с места. Но вдруг, очнувшись, яростно шмякнул пакет с апельсинами об пол.
– Ты что делаешь-то, а? Ты чего беспорядки наводишь тут? Совсем очумел, окаянный... – заверещала тетя Глаша. – Зенки позаливают с утра...
– Нет, тетя Глаша, хорош. С меня довольно. Теперь я не беспорядки, теперь я порядки буду наводить. Пора разобраться в конце концов, что здесь творится, – и он бросился вверх по лестнице.
– Куда тебя несет, ирод? Нельзя тебе туда. Увидит Кимовна – выгонит в два счета. А ну, вернись! – кричала старуха, но Банде было уже не до нее.
Он, как смерч, влетел в двадцать четвертую палату, и испуганные его внезапным появлением женщины завизжали, укрывшись по горло одеялами.
– Тише, милые! – протестующе поднял руки Банда, пытаясь их успокоить. – Здесь Оля Сергиенко лежала?
– Да, – робко ответила рыженькая курносая девушка, совсем, еще девочка, лежавшая у самого окна. – Здесь. Вот на этой койке Оля лежала.
– Где она? Что с ней случилось?
– Говорят, родила уже. Мертвого мальчика. Недоразвитого. Говорят, он давно уже мертвый был, не развивался. Ей кесарево сечение делать пришлось, чтобы извлечь...
– Когда операция была? – перебил словоохотливую помощницу Банда, стараясь как можно быстрее все выяснить, без ненужных эмоций и оценок.
– Ночью, наверное, точно не знаем.
– Ее вчера с утра начали готовить. Обедать не разрешили, – подала голос соседка рыженькой, крупная немолодая женщина. – А где-то перед ужином и увезли.
– В родильное?
– Ну да. А почему вы, собственно, интересуетесь? – женщина вдруг взглянула на него с подозрением. – Вы ведь не ее муж и не врач. Что-то мы вас никогда раньше здесь не замечали...
– Нет, я видела его. Он санитаром работает, нам еду в столовую привозит, – рыженькая оказалась куда более глазастой, чем ее подозрительная соседка.
Банда, не отвечая, повернулся, собираясь уходить, но в дверях палаты нос к носу столкнулся с Альпенгольцем, заведующим отделением, – худым высоким мужчиной лет сорока. Банда знал его только по фамилии, Альпенгольц же вряд ли знал Банду вообще.
– Кто вы такой и что вы здесь делаете? Это в этой палате кричали? – строго спросил врач, решительным движением поправив очки на носу.
– Кто дал приказ о переводе Сергиенко в родильное?
– Какая вам разница? Быстро покиньте помещение. Что вы вообще здесь делаете?
– Слушай, ты, – Банда одной рукой сгреб халат на груди врача и, приподняв немного этого тощего субъекта, легонько стукнул его спиной о косяк, – я задал вопрос и жду ответа. Времени у меня очень мало...
– Что вы себе позволяете? – испуганно взвизгнул Альпенгольц, снова поправляя очки.
– Тебе не ясно? – Банда повторил процедуру "постукивания" о косяк, и Альпенгольц с готовностью заговорил:
– Распоряжение было Рябкиной. По всем показателям Сергиенко пришло время рожать.
– У нее были схватки? Какие-нибудь там еще признаки подошедшего срока?
– Нет. Но ее осматривала накануне сама Рябкина совместно с доктором Кварцевым...
– Это заведующий родильным отделением, да? Заместитель Нелли Кимовны? – уточнил на всякий случай Банда.
– Да. Они очень обеспокоились после осмотра, их насторожило состояние и положение плода. По их словам, плод был мертв или, по крайней мере, не подавал признаков жизни...
– Это они сказали при Ольге?
– Ну что вы! – возмущенно сверкнул глазами за стеклами очков Альпенгольц. – Как можно – при больной говорить такие вещи! Эта информация предназначалась только для меня.
– А вы? Вы смотрели Ольгу?
– Нет. А почему я, собственно, не должен доверять своим коллегам, к тому же более опытным, чем я...
– Занимающим более высокие должности, лучше скажи!
– А почему бы и нет?! – сорвался на фальцет Альпенгольц. – Должности просто так не занимают, и, зная этих людей, я ни секунды не сомневаюсь, что они, особенно Нелли Кимовна, вполне...
– Ладно, не надо мне про Рябкину сказки рассказывать. Сам разберусь... А неужели вы или кто там еще... лечащий врач, например... не видели, что с плодом что-то не так? – Банда пытался разобраться в системе медицинского наблюдения больницы, чтобы как можно лучше понять механизм возможного преступления. А в том, что дело с Ольгой Сергиенко нечисто, он уже не сомневался.