И вот я находился в Найсяй. Центр выглядел странно, но не слишком отличался от центров других литовских деревень. Я ходил между божествами, между деревянным Перуном и деревянной Велюоной, богиней без лица; Лауме – богиней леса и воды, с обвисшими грудями и птичьими ногами, стоящей среди березок. Я крутился между кострищами для священного огня и представлял себе самого важного язычника современной Литвы, Йонаса Тринкунаса, как он, в длинных серых одеяниях, проводит здесь обряды. Я видел фотографии, но сейчас, когда пытался представить все именно здесь, на холме, среди всех этих асбоцементных крыш, на этой прочесываемой ветрами серо-зеленой равнине, настолько – в сумме – близкой к Польше, более того, в стране, во многих отношениях формально похожей на нее, а с другой стороны – настолько несхожей, что меня охватил озноб.
Я чувствовал себя так, словно бы прошел под поверхность, добрался до места, в котором вся эта христианская оболочка, что вылилась с Ближнего Востока, а потом из Рима и Константинополя на всю Европу, здесь была самой тонкой.
Хотя, понятное дело, это было иллюзией.
Местные стучали себя пальцем по лбу и говорили, что язычников здесь, в Найсяй, нет. Что и сам Карбаускис, это, наверное, так, из чистого чудачества. А так он нормально в костёл ходит, говорили, и все.
Ну и, рассказывали, на всем этом Карбаускис зарабатывает неплохие бабки. На этом языческом, как его называли, Диснейленде. Ну а кому принадлежит этот вот здесь ресторан? Эти сцены?
В центре было пусто. Ресторан был закрыт. В принципе, закрыто было все. Сейчас не был туристический сезон. А кроме того, между этими их божествами дуло как холера. Достаточно было чуток отойти от Перуна и Лауме, и уже начиналась нормальная литовская провинция. И в сумме, размышлял я, наверное, я был глуп, ожидая чего-то другого. Ну вот чего в принципе? Разрыва в реальности, и чтобы в эту дыру проглядывало что-то другое?
Я еще походил-походил и пошел дальше. Было холодно, и дуло по-настоящему: грустно одетые типы, которых бусик привез с работы и выплюнул в центре деревни, чуть не упали, так им ветер в поясницу задул.
Деревенская лавка выглядела как любая деревенская лавка от Македонии до Мурманска. Продавщица устала и просматривала газету. Над ее головой хвастались яркими цветами упаковки. На самом верху водки, под ними – сладости, на самом низу – бытовая химия и хозтовары. В углу – овощи. Слева, в холодильнике, сыры, справа – копчености и рыба. И, собственно, подумал я, вот тебе и все Междуморье, отличается только колбасами, от кебапче[174] на Балканах и сухой с паприкой в Венгрии, до сухой в Чехии и Словакии, через мягкую и сырую внутри в Польше и до твердой и прессованной в прибалтийских странах, и потом снова мягковатой, подозрительной, с кусочками жира в славянской Восточной Европе.
Я купил батончик "марс" и подумал, что клево было бы оставить обертку у ног Каурирариса, бога войны, а подом подумал: оно и вправду, идея заебательская, и смешная как холера – и пошел к машине, а ветер меня чуть не сбил с ног.
А обертку я выбросил у Горы Крестов. В мусорную корзину. Когда я туда подъехал, было уже темно. Я был сам, так что сам карабкался по дорожкам жежду громадными, маленькими, крупными и лилипутскими крестами. Лилипутские кресты висели на крупных на цепочках и перестукивались, словно скелеты костями.
Восточная Европа знает толк в хорроре, - размышлял я, поднимаясь на гору и будучи уверенным, что если какой-нибудь хренов литовский шутник затаился в этих зарослях крестов, чтобы выскочить и напугать меня – меня точно хватит кондрашка.
Латвия
А в Латвии пейзаж сделался более порядочным. Собственно говоря, сразу же. Дорожки выпрямились. Тротуары – тоже. Дома утратили заборы уже окончательно. Сделалось как-то по-скандинавски, но без особых затрат, потому что материалы все так же были постсоветскими. Но вот трава была скошена, окружение домов убрано. Хотя крыши были такими же, из асбоцемента.
Балтийские страны пусты. Они пустые и ветреные. Через них хорошо путешествовать, особенно – летом. Автобусы ездят заполненными наполовину, и в них практически не жарко. Человек, привыкший к толкучке и жаре в летних путешествиях, испытывает постоянное облегчение. Пейзаж тоже простой, редко когда чего-то особо требующий.
В Латвии может сложиться впечатление, что она является переходной формой между Советской Страной и Скандинавией, которая, правда, состоялась без налета девяностых годов. Из постсоветских материалов, из белого кирпича и волнистой жести возводили действительность, походящую на ту, что существовала с другой стороны Балтики. Да, Латвия была очередной ступенькой в лестнице, по которой Восточная Европа неспешно поднималась в сторону Скандинавии. Местечки, в Литве или Польше представляющие собой картину не кончающейся растасканности, здесь выглядели вполне компактно и прилично. Конечно, не везде. Латгаллия была иной. Более восточной. Она походила на Виленщину. Но Виленщину, которую кто-то упрямо и ежеминутно пытался упорядочивать и переделывать в дешевую версию Скандинавии.
174
Кебапче - это болгарское блюдо из рубленого фарша со специями. Мясо имеет продолговатую цилиндрическую форму, похожую на хот-дог. Обычно используется смесь свинины и говядины, хотя в некоторых рецептах используется только свинина. Предпочтительными специями являются черный перец, тмин и соль