"Спасибо!" – раскланялся со мной банкомат. Я возвращался к себе. Жил я рядом с церковью ижорцев, угро-финского народа, на землях которого поставили Санкт-Петербург. Церковь была простой по форме и покрашена в яркий цвет. Совершенно не похожа она была на последний бастион погибшего народа. Скорее уже, на часовню, возведенную для того, чтобы подавить угрызения совести, которые, вроде как следует испытывать, чем чувствовать.
Господин/хуй Великий Новгород
Из Петербурга я ехал на юг, в Великий Новгород. Ехал в древнюю столицу новгородской Руси, купеческого, прибалтийского государства, которое в общественном мнении превращается в нечто вроде российских демократических Афин – если предположить, что Москва – это грубая, войнолюбивая Спарта. "Чтобы было, если бы это Новгород объединил Русь, а не Москва" - это одна из любимейших российских тем у любителей порассуждать по проблеме "а вот что было бы, если бы". Нечто вроде польского "что было бы, если бы Польша в 1939 году победила Гитлера" или "а что было бы, если бы разборов Польши не было". Новгород, пишут его апологеты – был республикой. Республикой богатой и цивилизованной, где уже в XV веке действовал водопровод, а уровень неграмотности был настолько низким, как нигде больше в широко понятой округе. Жители не называли его просто Новгородом, а Великим Новгородом. Или даже так – Господином Великим Новгородом.
Новгородцы были купцами, контактирующими со Скандинавией, а не захватчиками с размытых границ азиатских пустошей. Если бы Новгород правил Россией, если бы это он завоевал Москву, Россия была бы совершенно другой страной. Так говорится. Свободной, не сатрапией. Сильной и ответственной.
Но так не было. Новгород чувствовал на спине, с востока, все более жаркое дыхание набирающей силу Москвы. Слышал порыкивания. Он пытался спастись, в том числе, обращаясь за помощью к польско-литовской державе, только ничего из этого не вышло: в 1478 году войска Ивана III Грозного[181] захватили город и упразднили его общественный строй. Не прошло и сотни лет, как Москва нанесла второй удар: на Новгород пошел войной очередной Иван, тоже Грозный, а его войска полностью разгромили жителей.
И это было концом балтийской, купеческой, богатой Руси.
Автобус назывался "Golden Dragon", именно так было написано на боку. Он медленно тащился по предместьям Петербурга, а я глядел, как мужики с электрическими косилками срезают траву у недавно заасфальтированных тротуаров. День был жарким, так что у каждого была пятилитровая бутыль с водой. Асфальтирование тротуаров не было плохой идеей – дешевле и не столь претенциозно, как закладывать все плиткой, как на Украине или в Польше, где форма плитки меняется на каждом шагу, и чем дальше, тем уродливей. Дома содержались нормально и не выглядели так, как это часто случается в постсоветском пространстве, будто вот-вот собираются рассыпаться на куски. Здесь был заметен тот самый знаменитый договор власти с народом: мы даем вам чувство, что заботимся о вас, что государство что-то там делает для вас же, а вы не суете нос в серьезны дела между политической водкой и экономической закуской. В общем, я ехал и глядел на асфальтируемый, подстриженный и покрытый толстым слоем краски край, поскольку именно таким образом – от Молдавии, через Украину и Белоруссию, до России – чаще всего обновление и происходит.
Да, эта модернизация была крайне простой и дешевой: жестяные, зато новые, навесы на остановках, выровненный асфальт, простая покраска фасадов – зато страна выглядела ухоженной и украшенной. Во всяком случае: в основных городах и на главных трассах.
Я глядел через окно: на здании какой-то строительной фирмы, с земли до крыши облепленном рекламами, самая крупная надпись гласила: "Упаси вас Господь!". Здесь заканчивалась деревянная застройка деревень "под Скандинавию", и начинались куполообразные русские крыши[182] и традиционные резные наличники окон. Или последние только подстраивались под традицию, потому что, время от времени, устраивались выставки, на которых выставлялись такие наличники, производимые массовым порядком. Под одним из таких окошек какой-то усатый мужчина торжественно готовился присесть на камне: сначала он попробовал его ладонью, не холодный ли, потом стряхнул какие-то пылинки, а затем положил тщательно сложенный пластиковый пакет, и наконец присел, на камне, на пакете, после чего неподвижно застыл. Мы стояли в пробке, а я глядел на него. За спиной у него был лес, перед ним – шоссе. В нескольких километрах дальше я видел автомобиль, стоящий на разложенном прямо на траве ковре. Конечно, я мог бы об этом промолчать, чтобы не вписываться в стереотип типа only in Russia, но ведь я на самом деле видел автомобиль, стоявший на ковре. А стереотип only in Russia не так уже и плох, потому что более всего веселит именно русских.
181
См., например, http://annales.info/rus/small/ivan3proz.htm В российских письменных источниках Иоанн Третий носит прозвища: "Горбатый", "Грозный", "Великий" и "Правосудъ". В польской традиции (не будем забывать, что Автор поляк), Иоанна III называют "Srogi", а Иоанна IV – "Groźny".