Польская опция не имела среди лужичан особой поддержки, но имелись фракции лужицких национальных деятелей (во главе с Войчехом Куцкой и Юрием Цыжем), которые усердно искали его в Варшаве.
И если чешский президент Эдвард Бенеш даже не давал ответа на лужицкие ноты, то польские политики декларировали сочувствие лужицкому движению. В 1945 году деятель лужицкой независимости Ян Цыж получил весьма осторожную декларацию поддержки от Болеслава Берута. Осторожную, потому что поляки – в тот момент, когда решалась судьба границы по Одеру и Лужицкой Нисе, которую Сталин форсировано требовал принять, несмотря на германских коммунистов, на которых он собирался опереться – боялись громко вздохнуть, чтобы весь этот карточный домик не завалился.
Ведь СССР не слишком-то поддерживал лужицкие притязания. В 1945 году Москва, правда, послала в Лужицкую Сербию несколько советских комиссий с целью выяснить ситуацию на месте, но он не решился на поддержку лужицкого движения, которое бы ослабило – и так небольшую территориально – контролируемую Москвой восточную Германию, и так уже сильно обрезанную Польшей, а в Пруссии самим СССР.
В конце концов, поляки и сами успокоились. Подгоняя собственную политику к советской, польские власти посчитали действия в пользу Лужиц "акцией, подрывающей демократические элементы в Восточной Германии".
Единственной страной, которая выступила в защиту лужицких сербов, была Югославия Тито, которая еще в 1947 году издала официальный меморандум по вопросу серболужицкого самоопределения. Вполне возможно, что речь шла о национальных симпатиях. Сербы традиционно способствуют своим лужицким тезкам: по мнению некоторых историков, балканские сербы и лужицкие сербы имеют совместную прародину: Белую Сербию над Одрой (располагавшуюся на пограничье нынешней Нижней Силезии и Лужиц). Сербы отправились на Балканы, а лужичане остались на месте.
Положение Югославии, которая, понятное дело, не могла сыграть никакой политической роли в Лужицах, ничего не поменяло. Лужице остались тем же, чем были до сих пор: материальным остатком славянского мифа о "западных славянских границах".
"Реславизация"
А планов было громадье.
Кароль Стояновский, польский националист, антрополог и политик, сразу же после войны прямо заявлял про "реславизацию" части Германии.
"Лужичане должны получить для своего народа отдельное государство, гарантии для которого должна дать Организация Объединенных Наций. Нельзя и не следует создавать маленькое государство, ограниченное лужичанами, говорящими сегодня по-лужицки. Это было бы крайне слабым творением. Сейчас следует создать крупную, не менее чем двухмиллионную и даже трехмиллионную лужицкую державу, по своей структуре и по социологическом характеру подобную ирландскому государству. В новом лужицком государстве неонемеченные лужичане должнв были бы иметь возможность реславязиции своих германизированных земляков", - писал Стояновский в изданном в 1946 году тексте О реславизации восточной Германии.
Но речь здесь шла не только о Лужицах. Ведь Стояновский, перед войной связанный с Лагерем Великой Польши и Национальной Партиенй, сотрудник Енджея Гертыха[97], далее писал: "К западу от нынешней польской границы, то есть от нижней Одры, Лужицкой Нисы и к западу от чешского горного массива, распространяли свои поселения три великих славянских народа".
Тем временем, во Вроцлаве, в котором осел Стояновский, вывески еще были немецкими, все казалось чужим. По сути вещей, город еще не был до конца Вроцлавом. Хотя уже и не был до конца Бреслау.
Польские переселенцы высаживались из поездов и выходили в неизвестный город. Многие из них вообще ничего не знали о каким-то там Вроцлаве. Даже если им было известно название "Бреслау", оно было им таким же чуждым, как Ганновер или Лейпциг.