Выбрать главу

— Мик, дело, можно сказать, математическое. Ребята тебя требуют. Помоги!

Тингсмастер выколотил трубку, спрятал ее в карман и поощрительно взглянул на ощипанного парня.

— Видишь ли, ткач Перкинс из Ливерпуля сломал бобину…

— Ну?

— Мастер хватил ткача Перкинса по затылку…

— Ну?

— Рабочие обозвали мастера…

— Ну?

— Фабрикант оштрафовал рабочих…

— Да ну же!

— Фабрика объявила забастовку…

— Слушай, Бек Уикли, если ты прибежал рассказать мне про английских ткачей, так я тебе как по нотам выложу дальше: правительство арестовало русского торгового делегата, товарища Ромашева, за пропаганду, фабрики честерфильдские присоединились к ливерпульским, манчестерские к честерфильдским, лондонские к манчестерским, а ты, паря, как встаешь поутру, оботрись перво-наперво холодной водой да загляни в газету.

— Да ты выслушай, Мик, — простонал Уикли, отчаянно собираясь с мыслями, — коли меня прервут, я как подрезанный… Дело-то в том, что на нашей собственной фабрике эта старая собака, инженер Пальмер, остановил всю выделку, снял все рисунки, изменил всю заправку, и с нынешнего дня мы, брат, ткем самую что ни на есть месопотамскую набойку, или, как у них там обзывается, калемкер, чорт бы его разнес…

— Калемкер?

— Вот именно, Мик, да не в калемкере дело. А понимаешь ли ты, как стали ребята ткать, так и увидели, что рисунок…

Здесь Уикли сделал такое неопределенное лицо, какое бывает у луны, когда на нее глядит старая дева, и выпалил:

— Рисунок весь состоит из серпа и молота!

Мик Тингсмастер выронил от неожиданности рубанок. Не прошло и секунды, как он нахлобучил кепку, шепнул слова два соседу, провалился в стену и со всех ног мчался на огромную черную фабрику «Америкен-Гарн», где работало двадцать тысяч прядильщиков и ткачей. Несчастный Уикли, сунув два пальца в рот, чтоб не прикусить собственный язык от тряски, болтался за его спиной, влекомый подмышку.

Не успели они нырнуть в мусорную яму, пробежать тайным ходом, взобраться по спиральной лестнице и сунуть нос в ткацкое отделение, как сотня ткачей облепила стенное отверстие, а другая сотня рассыпалась сторожить по коридорам на случай появления инженера Пальмера.

— Говори, Мик, как быть, — прошептал старый, седой ткач: — наш брат здесь по делегату от каждого отделения.

— Покажите мне готовый кусок!

Двое рабочих притащили огромный кусок персидской набойки, окрашенной в яркие восточные тона. Мик отворотил конец. Перед ним, на лицевой стороне, нарядно, франтовато, модно, в высшей степени соблазнительно переплетались два значка, потрясшие мир: серп и молот.

— Да! — воскликнул белокурый гигант, вытаращив на эту штуку два голубых глаза: — дело и впрямь математическое. Ребята, вы уверены, что рисунок составлен под руководством самого Пальмера?

— Как пить дать, Мик!

— С ведома директоров Америкен-Гарн?

— Да уж они так шушукались, точно сами и выдумали.

— И ни дядя Сорроу, и ни один наш мастер не приложил к этому руку?

— Что ты, Мик, — обиженно пробормотал старый ткач: — Сорроу, как тебе известно, орудует вместе с твоими молодцами в Гамбурге, а наши мастера чуть в обморок не попадали, когда увидели. Мы и порешили, уж не объявить ли нам на манер ливерпульцев, коли тут кроется каверза…

Мик Тингсмастер опустил голову и на мгновение задумался. Голубые глаза зажглись мыслью. И вдруг он так громко расхохотался, что в воздухе заплясал хлопок:

— Ребята!

Ткачи уставились ему в рот.

— Тките эту самую материю! — проговорил он убедительнейшим голосом и подмигнул в высшей степени весело: — тките, точно и знать не знаете! А насчет забастовки не может быть и речи.

Рабочие задумчиво переглянулись и разбрелись по отделениям. Не прошло и десяти минут, как резолюция Мика облетела всю фабрику. Каждый стал на работу, и от станка к станку, из мастерской в мастерскую, от глотки к глотке понеслась тихая песенка текстилей, ровная, как жужжание бесчисленных веретен. В прядильной пели прядильщицы:

Сестры-прядильщицы, братья-ткачи, Песню потягивай, нитку сучи! Днями и нами Время не шутит, — Тянет-потянет И перекрутит… Ну-тко и мы-тко, С ним заодно, Из ты-ся-чи ни-ток Станем одной!

В сотне ткацких отделений бодро подхватывали:

А не ты ли бил, батан, Разным людям на кафтан? Что ново — Для одного, Что похуже — То для дюжин, Плоховато — Свому брату, Поярчей — Для богачей?!

И все вместе, сколько их было, многотысячным плавным напевом кончали песню:

Не будет ни сирого У нас, ни вельможи, Для нового мира мы Выткем одёжи….. Эх, да! Не будет ни сирых У нас, ни вельмож, — Для нового мира Одёжу даешь! Просторную, легкую, Чтоб одевалась Каждым, кто в мир придет, На труд, на радость… Сестры-прядильщицы, братья-ткачи, Песню потягивай, нитку сучи!

Между тем Мик было далеко не спокоен. Провалившись в трубу, он быстро прошел километр, отделявший Мидль-тоун от компании Америкен-Гарн, выкарабкался возле своего станка на деревообделочном и угрюмо посмотрел на истощенного, немолодого гостя, прохаживавшегося по мастерской в ожидании.

— Дело путается! — пробормотал он, налегая на рубанок: — я удерживаю ребят всячески. Месс-Менд постановил не бастовать, пока мы не развернем врага на собственной ладони. Что-то ты мне расскажешь про континентальные делишки?

— Собака в наших руках, Мик. Боб Друк выслеживает майора Кавендиша со стороны Англии. Том ездит на его месте загримированный под Боба. Сорроу разрывается между Гаммельштадтом и Веной. Но это покудова одна мелочь.

— По-видимому, — медленно заметил Тингсмастер, — ставка будет поставлена на майора. Англия затеяла прибрать к рукам мусульманский Восток. Вам следует, дружище, во что бы то ни стало…

Гость поднял голову и посмотрел на него пристально.

— …Во что бы то ни стало сорвать маску с Кавендиша, а для этого отыскать его, живого или мертвого, набальзамированного или набитого собственным навозом!

Глава восьмая

ДИСПУТ В ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМ КЛУБЕ

Каждую субботу в читальне маленького клуба железнодорожников, находящегося возле трясин Гаммельштадта, происходил религиозный диспут под председательством пастора Питера Вурфа. Сюда приходили католики и протестанты, верующие и неверующие, ищущие и нашедшие, которым так и не терпится сбыть всем окружающим то, что они нашли.

Именно к последнему типу принадлежит, по-видимому, мрачный мужчина с многозначительно поджатыми губами, пришедший раньше всех и усевшийся возле читального стола. Посидев смирнехонько минуты две, он завозился на стуле, поднял пятерню к уху, потом к шее, потом к затылку и по этому чесальному маршруту мы тотчас же узнали в нем сторожа Краца. Не успел он дойти до подмышек, как дверь растворилась, и вошел второй посетитель в широкой черной шляпе, нахлобученной до самого носа. Он сел к столу, взял газету, уткнулся в нее и вдруг разразился таким скрипучим хохотом, что сторож Крац вздрогнул и перестал чесаться.

— Хи-хи-хи, сударь! — заскрипел он, ударяя кулаком по газете и подсовывая смятое место под нос соседу: — прочитайте-ка эту враку!

Сторож Крац, то поднимая, то опуская брови в такт каждому слогу, прочел:

ПОРТ КОВЕЙТ. Сюда съезжаются многочисленные мусульмане в ожидании перевезения останков покойного майора Кавендиша для празднования «недели Кавендиш», установленной в честь покойника. По прошествии трех дней, во время которых изуверства дойдут, по опасениям английской полиции, до границ, во много превосходящих празднество Мохаррам, процессия пойдет с останками майора к Элле-Кум-Джере, чтобы похоронить их в специально устроенном мраморном склепе. Для географических судеб мусульманства крайне важно образование этого нового святого места (центра будущих мусульманских средоточий) вместо Иерусалима, Мекки и Медины, в английской зоне влияния, поблизости Индии.