- А ты знаешь, как воняло там, на хуторе? - Меня качнуло. - Где эти… - Кивнул на понуро сидящих косолапых. - Всю семью сожрали, включая четверых малых детишек?
- Осень, холод, скоро в спячку. - Размерено заговорила медвежий адвокат. - Тех, кто это сделал, ты сжег первыми. Может, хватит, и пойдем уже? Дела, сам понимаешь.
- Понимаю. - Я насупился. - Хочу, чтобы в их лохматых башках… - Постучал по лбу ближайшего медведя, и он послушно опустил голову на передние лапы. - Закрепился закон. - Цапнул за ухо жалобно заревевшего следующего и притянул к своему лицу. - Людей жрать нельзя. По крайней мере, без разрешения. Эти были мне нужны. Но вы их сожрали. - Повернулся в сторону медведицы и радостно улыбнулся. - А ты, подруга, не понимаешь. Это же еда, почему нельзя есть? - Недоуменно развел руки. - Потому что я так велел! - Взял взвывшую медведицу за толстый загривок, прижал к земле. - Если ты, старое гнилое бревно, или твои дети попробуют напасть на человека, я сожгу вас медленно, постепенно, клочок за клочком, живьем, как это делаете вы… - Отпустил, оглянулся на остальных. - Пошли вон. - Проследил взглядом прыснувшую бурую стаю и указал пальцем. - А вот ты, подруга, нет. Понимания к тебе, вижу, так и не пришло. И ладно. Минус одна маленькая медведица, это один большой минус много маленьких косолапых медвежат, которые станут большими и, возможно, захотят отведать маленькой человечины. Так что тебе туда. - Указал на костер.
Василиса скривилась от недолгого воя, брезгливо помахала перед лицом ладошкой и нетерпеливо встала. - Я пойду?
- А поплясать? - Удивился я. - Хороводы поводить?
- Мне некогда. - Сестрица кивнула на лес. - Хочешь, с медведями своими хороводы води. Кстати, к тебе немецкие сестры пожаловали. Принимать будешь?
- Буду. - Согласился, выстраивая вернувшихся понурых мишек и поднимая на задние лапы. - Лапу к лапе, - скомандовал, - и поем…
Появившиеся на поляне западные сестрицы квадратными глазами наблюдали, как я вожу вокруг костра хоровод с послушно ревущими мне в такт медведями.
2014 год. Лето. День первый. Вечер.
- М-да… - Неопределенно протянул я. - То-то же иностранцев на фейке медведя с балалайкой циклит.
- Фейке медведя с балалайкой? - Василиса с негодованием уперла руки в бока. - Ладно, балалайке, а кто его еще и на гармошке играть учил? Такой талант, - тоненьким голоском пропела она, - как плох станет сей мир без подобного творения. - Наигранно всплакнула, вытерла уголки глаз согнутым пальчиком. - А потом Знак на него повесил! - Пронзительно закричала и замахнулась. - На сожранном медведями хуторе ни единого не поставил, не было, видите ли, свободных! А для лохматого балалаечника его сразу нашел, идиот пьяный! Почему ты, когда напивался, становился похожим на нынешнего себя?! - И треснула-таки меня снова по макушке.
- Наверное, суть моя вылезает. - Оправдался я, закрываясь локтями. - Да не дерись ты, больно же! - Вскочил и попятился, отбиваясь от наседающей, вооружившейся подушкой, девчонки. - И это один раз всего было, когда мы с Менделеем его самогонку тестировали, крепкая, зараза. Или два. В крайнем случае, три. Да прекрати ты, говорю, а то целоваться полезу, и не посмотрю, что ты мелкая!
- Полезет он! - Бурно дышащая сестрица (у перворожденных иное понятие родственных отношений) возмущенно швырнула подушку на диван. - Смерти моей хочешь?
- Думаешь, прибьют? - Задумчиво спросил я.
- Непременно. - Подтвердила она.
- Ага… - Поразмышлял. - А если я мисс Америки поймаю, поцелую, а потом… Ну, ты поняла. Ее тоже, того?..
Василиса смотрела на меня так, что я испугался.
- Да я пошутил! - Попытался оправдаться и на всякий случай закрылся руками. - Пошутил, только и всего, что ты?
- Ты не помнишь всего, что было между вами. - Низким, незнакомым голосом произнесла она. - Иначе ты никогда бы не сказал подобного. - Развернулась и исчезла.
А я вспомнил.
Вспомнил, как ночи напролет обучал соловьев правильно исполнить мелодию признания в любви и однажды на рассвете принес к ее ложу огромные букеты цветов. Склонился к просыпающимся, затрепетавшим от первого луча солнца ресницам и тихо запел вместе с восседающим вокруг послушным птичьим хором. Вспомнил, как она любила заплетать мне смешные тонюсенькие косички, увлеченно рассказывая, как прошел ее день, и какой, оказывается, умный тот барсук, что проживает в норе под ее деревом. Мы вместе заливисто и беззаботно смеялись над его выходками, а потом, в лучах угасающего заката, тихо целовал спящие глаза и уходил строить свои земли, в то время как разоряли и грабили ее. Вспомнил ничтожную долю того, что сделал, и ужаснулся. В который раз. И понял, что никогда больше ее не предам, даже сейчас, когда мы по-настоящему стали врагами. Угрюмо усмехнулся. Тем более, сейчас.