– Пять песо?! Я умру с голоду.
– Не торгуйся с ним, – сказала жена.
– Не вмешивайся, – все так же улыбаясь, ответил муж. – Пять песо, сеньор, – повторил он продавцу.
– Нет, нет, десять!
– Ну, хорошо, я даю вам шесть, и ни песо больше.
– Берите за шесть, сеньор, согласен.
Мужчина засмеялся.
– Дай ему шесть песо, дорогая.
Негнущимися руками она вынула бумажник и протянула торговцу несколько банкнот.
– Надеюсь, ты доволен?
– Еще бы, за доллар и двадцать пять центов я купил браслет, стоящий в Америке тридцать долларов!
– Должна признаться, я дала этому человеку десять песо.
– Что ты сказала? – муж перестал улыбаться.
– Я дала ему десять песо, – повторила жена, – но ты не волнуйся, в счет, который я представлю тебе в конце недели, они не войдут, это пойдет из моих денег.
Он ничего не ответил, только опустил браслет в карман.
Теперь настал ее черед отодвинуться от него и замолчать.
– Я устал, пойду в номер, – сказал муж.
– Мы же проехали от Патскуаре всего сто миль.
– Что-то у меня опять першит в горле. Пойдем.
Они вернулись в гостиницу, вошли в номер и разделись.
– Прости меня, – сказал он, – я так устал. Ужасно дергаюсь, когда веду машину, потом мы плохо говорим по-испански. К вечеру я превращаюсь в комок нервов.
– Да, – сказала она.
Внезапно он пододвинулся к ней, крепко прижал к себе, положил голову ей на плечо и, закрыв глаза, горячо, страстно зашептал:
– Ты же знаешь, мы всегда должны быть вместе, что бы ни случилось. Я тебя очень люблю. Если тебе трудно со мной, прости меня. Все наладится, должно наладиться.
Она пристально смотрела через его плечо на пустую стену, как бы олицетворявшую этот момент ее жизни: огромное пустое пространство, где не за что ухватиться. Она не знала, что делать, как отвечать ему. То, что было у нее на душе, выражали глаза, все глубже уходившие в пустоту стены…
Он прижал ее к кровати.
– Знаешь ли ты, как одиноко мне становится, когда мы спорим и ссоримся?
Он ждал ответа, но она молчала. В его голосе послышалось ей такое, от чего почудилось, будто сидит она в поезде, а он стоит на платформе и говорит: "Не уезжай". Она в смятении кричит в ответ: "Это же ты сидишь в вагоне! Ты! А я никуда не уезжаю!.."
В три часа утра она проснулась и уже не могла заснуть. В комнату вливалась прохлада глубокой ночи. Она прислушалась к дыханию мужа и почувствовала, как весь мир уходит куда-то далеко…
Они прожили вместе пять лет, и за все это время ни на день не разлучались; она никуда не ходила одна, он был рядом с ней всегда, наблюдал, критиковал и ни разу не разрешил отлучиться больше чем на час, не потребовав от нее полного отчета. Иногда, чувствуя себя при этом воплощением зла, она украдкой, никому не сказав, уходила в кино на ночной сеанс и, глубоко вдыхая воздух свободы, наблюдала, как люди, куда реальнее ее, двигались по экрану.
"1825 дней с тобой, муж мой, – подумалось ей. – Я, как тот человек из "Бочонка Амонтильядо" (рассказ Э.По), которого замуровали в подземелье, кричу, но никто меня не слышит".
За дверью послышались шаги и чей-то стук.
– Senora, – позвал кто-то тихонько по-испански, – уже три часа.
– Боже, тш-тш… – зашипела жена, вскочила, кинулась к двери и, чуть-чуть приоткрыв ее, сказала в темноту:
– Вы ошиблись.
– Senora, время – три часа.
– Нет, нет, – прошептала она с перекошенным от отчаяния лицом. – Я имела в виду завтра в три часа дня…
– В чем дело? – осведомился проснувшийся муж и зажег свет. – О боже, только три часа ночи. Что этому болвану нужно?
Жена повернулась к нему и, закрывая глаза, сказала:
– Он повезет нас к Парикутину.
– Господи, ты, похоже, по-испански вообще ни в зуб ногой!
– Уходите, – сказала она таксисту.
– Но я же специально вставал.
Муж выругался и поднялся.
– А-а, теперь я все равно не усну. Скажи этому идиоту, мы будем готовы через десять минут и поедем с ним, о господи!
Проводник нырнул в темноту и выскользнул на улицу, где холодная луна полировала бамперы его машины.
– Ну, ты и бестолковая, – бросил муж, натягивая две пары брюк, две рубашки и на все это шерстяную рубаху. – Дьявол, это уж точно добьет мое горло. Ну, если я опять свалюсь с ларингитом…
– Ложись спать, черт с тобой.
– Нет уж, теперь я все равно не засну, – ответил он, натягивая еще два свитера и две пары носков. – Там в горах холодно, одевайся теплее, да пошевеливайся.
– Ложись спать, – сказала она. – Заболеешь, опять будешь ныть, на что мне это нужно.
– По крайней мере могла бы хоть время ему четко сказать.
– Заткнись.
– У тебя ветер в голове, поэтому ты вечно что-нибудь напортачишь.
– Оставь меня в покое, черт бы тебя побрал, оставь меня, я не нарочно это сделала!
Она подняла руки, сжав их в кулаки. Пылающее лицо ее было искажено и безобразно.
– Опусти руки! – закричал он.
– Я тебя убью, клянусь, убью, – кричала она. – Оставь меня в покое! Я из кожи вон лезла – кровати, язык, время, о господи! Думаешь, я не понимаю, что виновата?
Через минуту, успокоившись, она протянула ему кожаную куртку и сказала:
– Пойдем, он ждет нас.
– Иди ты к чертям, я никуда не поеду. – Он опять сел. – Ты должна мне 50 долларов.
– С какой стати?
– А ты вспомни, что обещала?
И она вспомнила. Это было в Калифорнии, в самый первый день их путешествия. Они поругались из-за какого-то пустяка, и впервые в жизни она подняла на него руку, но, испугавшись, опустила и уставилась на предательскую ладонь.
– Ты хотела ударить меня! – закричал он.
– Да.
– Ну, что ж, если ты еще раз сделаешь что-либо подобное, то заплатишь мне 50 долларов из своего кармана.
Такова была их жизнь, полная дани, выкупа и мелкого шантажа. Она платила за все свои ошибки, случайные и неслучайные: доллар за то, доллар за это. Если по ее вине был испорчен вечер, она платила из денег, отложенных на одежду. Если они ходили в театр и она начинала критиковать понравившуюся ему пьесу, он устраивал сцену, и ей приходилось платить за билеты… Так продолжалось год за годом, чем дальше, тем хуже…