Джек поздоровался с капитаном Уильсоном, которого знал уже давно, но, как было сказано выше, он слишком страдал от боли и потому удалился с доктором Миддльтоном и лег в постель.
На восьмой день он встал с постели и явился в гостиную. Тут он рассказал отцу о своих приключениях с яблоками, бульдогом, быком, пчелами и колодезем. Вместо того, чтобы объяснить сыну, что он, действительно, взялся за дело "не с того конца", как выразился фермер, и что отстаивание великих идей посредством воровства яблок является мальчишеством, философ отнесся к подвигу Джека с самой неподражаемой серьезностью.
- Я говорил тебе, Джек,- сказал он,- что мы живем в железном веке, что наши нравы глубоко испорчены социальной несправедливостью. Но всякая истина, хоть и самая возвышенная, должна иметь своих мучеников, прежде чем восторжествует, и, подобно Аврааму, которого всегда считал великим философом, я готов принести своего единственного сына в жертву ради столь благородного дела.
- Все это очень хорошо с вашей стороны, папа, но мы должны обсудить этот пункт. Если вы такой же великий философ, как Авраам, то я вовсе не такой покорный сын, как Исаак, и желаю поступать по собственному усмотрению. Я вижу, что на суше вовсе не подготовлены к вашей философии, и потому намерен отправиться в море, поступить на корабль. Море никому не принадлежит, никем не возделывается, никто его не пашет, никто на него не заявляет требований, оно общее достояние. Стало быть, там я найду равенство, и так как я решил не возвращаться в школу, которая мне до смерти надоела, то и отправлюсь в море.
- И слышать не хочу, Джек. Во-первых, ты должен вернуться в школу, во-вторых, ты не пойдешь в море.
Но Джек принялся "обсуждать этот пункт" с такой энергией, ссылаясь на права человека, на принцип равенства, на свою свободную волю, которой никто не в праве подавлять, что совсем загонял почтенного родителя, и тот кончил тем, что уступил, хотя и со вздохом.
- Хорошо, Джек, если ты непременно хочешь этого, то отправишься в море.
- Разумеется, - воскликнул Джек с победоносным видом, - но с кем, вот вопрос? Я слыхал, будто капитан Уильсон получил судно, и не прочь был бы отправиться с ним.
- Я напишу ему, - уныло промолвил мистер Изи, - но мне хотелось бы сначала ощупать его голову.
На том и порешили.
Ответ капитана Уильсона, разумеется, был утвердительный, и он обещал относиться к Джеку, как к родному сыну.
Наш герой уселся на родительскую лошадь и поехал к мистеру Бонникестлю.
- Я отправлюсь в море, - сказал он ему.
- И прекрасно сделаете, - ответил мистер Бонникестль.
Наш герой встретился с доктором Миддльтоном.
- Я отправлюсь в море, доктор Миддльтон.
- И прекрасно сделаете, - ответил доктор.
- Я отправляюсь в море, матушка, - сказал Джон.
- В море, Джон, в море! Нет, нет, милый Джон, ты не пойдешь в море! воскликнула мистрисс Изи ужасом.
- Нет, пойду, отец согласился и говорил, что убедит и вас дать согласие.
- Мое согласие! О, милый, милый мой мальчик! - И мистрисс Изи зарыдала прегорько, как Рахиль, плачущая о чадах своих.
ГЛАВА VII
в которой мистер Изи получает первый урок служебного рвения
Так как времени терять было нечего, то наш герой живо простился с отеческим кровом, как говорится, и отправился в Портсмут. Так как денег у него было довольно, и ему доставляло большое удовольствие чувствовать, что он сам себе господин, то он не торопился сесть на корабль, а пятеро или шестеро не слишком почтенных приятелей, которых подобрал Джек - или они подобрали Джека - кутившие на его счет, усердно советовали ему оставаться на берегу до самой последней минуты. Так как этот совет совпадал с мнением самого Джека, то наш герой провел три недели в Портсмуте, прежде чем кто-либо узнал о его приезде. Наконец, однако, капитан Уильсон получил от мистера Изи письмо, из которого узнал об отъезде Джека, и, опасаясь, не случилось ли с ним какой-нибудь беды, поручил старшему лейтенанту навести справки. Это произошло уже накануне дня, назначенного для отплытия. Старший лейтенант заглянул в несколько гостиниц, осведомляясь, не остановился ли там господин по имени Изи.
- Как же, - отвечал швейцар в гостинице Фоунтэн, - мистер Изи стоит здесь уже три недели.
- Черт бы его побрал, - зарычал мистер Саубридж с негодованием старшего лейтенанта, три недели дожидающегося мичмана. - Где он? В зале?
- О, нет, сэр, мистер Изи занимает первый номер в бельэтаже.
- Ведите меня к нему.
- Как прикажете доложить о вас, сэр?
- Старшие лейтенанты не докладывают о себе мичманам, - возразил мистер Саубридж,- он скоро узнает, кто я такой.
Получив такой ответ, швейцар поднялся по лестнице в сопровождении м-ра Саубриджа и отворил дверь в номер.
- Вас желают видеть, сэр, - сказал он.
- Попросите войти, - отвечал Джек, - да вот что еще; скажите там, чтобы пунш был сегодня получше, чем вчера; у меня обедают еще двое джентльменов.
Тем временем мистер Саубридж, который был в штатском платье, вошел в комнату и увидел Джека одного за обеденным столом, шикарно сервированным на восемь персон. Вообще, вся обстановка и самый номер пристали бы, по мнению мистера Саубриджа, разве флагману, а уж никак не мичману военного корвета.
Мистер Саубридж был деловой офицер, прослуживший двадцать семь лет, не имея ничего, кроме жалованья. Он немножко отстал по службе, и питал антипатию к молодым людям из богатых семей, толпами стремившимся во флот не без основания, так как его шансы на повышение убывали соответственно возрастанию числа конкурентов. Он находил, что чем богаче и щеголеватее мичманы, тем меньше от них пользы для дела, и можно себе представить, как разыгралась его желчь при виде богатства и роскоши, окружающих молокососа, который еще три недели тому назад обязан был явиться на службу. При всем том мистер Саубридж был добрый человек, хотя и завидовал несколько роскоши, которой не досталось на его долю.