Сам не свой, словно во сне, ходил Мичурин по охлестанному ветрами питомнику.
Лучшие результаты на новом участке он имел от сеянцев вишни и сливы. Они оказывались более устойчивыми. С яблоней было хуже, намного хуже.
Когда принесла первый урожай Славянка, гибрид Антоновки с Ренетом ананасным, Иван Владимирович в честь этого большого события созвал друзей. Показав им деревцо, увешанное красивыми яблоками, он разъяснил им значение своей удачи. Друзья на похвалы не скупились.
— Яблоневый гибрид — дело серьезное! — отвечал Мичурин, разъясняя свой успех. — Вишневые гибриды я меньше ценю. Вишня есть вишня, скороспелка! После скрещивания ждать от нее результатов не так долго приходится. Яблоня — другое дело.
Только через два года понял он, что напрасно говорил о вишне слегка небрежно. Вишня как раз и отблагодарила его щедрее всех других питомцев. В это время, когда ему только и оставалось, что гадать, как быть с турмасовским черноземом, пришло вдруг из далекой Америки, из Канады, письмо.
Канада похожа на русскую равнину. Степь, лес и пшеница… Недаром так много русских хлеборобов, выгнанных безземельем и царской плетью из родных мест, находили себе в те времена пристанище в далекой Канаде, за океаном. Климат в Канаде примерно такой же, как и у нас в средней полосе. Не слишком холодный, не слишком теплый.
Но вот в зиму 1897 года грянули по всей Канаде неслыханные морозы. На лету падали птицы, волки забегали погреться на фермы. С ружейным грохотом лопалась земля. Стены бревенчатых домов, блокгаузов перекашивало от лютых судорог. Когда зима кончилась и канадские садоводы стали подсчитывать, что у них уцелело, мороз почище зимнего пошел у них по коже.
Погибли почти все плодовые деревья… Особенно пострадал вишенник. В редком саду зацвели после той зимы вишни. А те, что зацвели, уцелели, были родом из далекой России, из города Козлова, от скромного, до тех пор никому не известного человека.
Канадское общество сельских хозяев созвало специальный по этому поводу конгресс в городе Манитоба. И когда все было обсуждено, участники конгресса, плодоводы, послали Козловскому мастеру в Россию вот какое письмо:
«Достопочтенный сэр!
Вы спасли вишню для садов Канады. В истекшую зиму страшные семидесятиградусные[24] морозы загубили в наших садах все вишни без исключение, кроме носящих ваше уважаемое имя — с характеристикой «Plodorodnaja». Это, повидимому, лучшая вишня мира по холодостойкости, по зимовыносливости. Просим держать нас в известности о ваших последующих открытиях и успехах.
По уполномочию: профессор Саундерс».
К письму были приложены выдержки из протоколов конгресса и из газетных отчетов за 1897 и 1898 годы.
Задумчиво перебирал присланные протоколы и отчеты Мичурин. Плодородная… Она была дочерью той самой карлицы, которая доставила ему десять лет тому назад и много радости и огорчения. Дочь не осталась, правда, карлицей, дошла до двух метров высоты, но все прочие качества матери сохранила: и морозостойкость, и крупноту ягод, и сладость, и более позднее созревание урожая…
Вспомнил Мичурин и о том, что вишня эта формировалась не на турмасовском черноземе и, стало быть, не избалована почвенными условиями. И сразу его словно озарило.
Обдумал он все это еще раз и пришел к твердому решению.
Надо питомник переносить. Выносливых, стойких к морозам гибридов нельзя создать на чрезмерно богатой, изнеживающей почве… Решение было смелое, но тяжелое, обозначавшее новую ломку всего, с таким трудом созданного.
VII. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕЕЗД
Примерно в пяти километрах от Турмасова река Лесной Воронеж, довольно в ту пору многоводная, огибала большую Донскую слободу. А еще чуть пониже река делала новый прихотливый изгиб, образуя настоящий полуостров. В сильные паводки этот полуостров нередко захлестывало водой разлива, наносившей на него речной песок и щебень. Довольно обширное, около десяти гектаров, пространство принадлежало козловским чиновникам из дворян Агапову и Рулеву, которые сдавали его за бесценок в аренду то крестьянам ближнего села Панского, то донским слобожанам под покосы. Но даже и крестьян не очень интересовал этот участок. Тогда владельцы задумали продать его и объявили торги.
Мичурин, отлично знавший всю пойму реки, решил приобрести эту, казалось бы, совсем малоценную, негодную землю. Козловские друзья пытались его отговорить. Их поражало, с чего вдруг вздумалось Ивану Владимировичу бросать уже обжитой Турмасовский сад, тешивший взгляд посетителей обилием зелени, множеством ярких пышных роз, деревцами яблони, груши, вишни, сливы, шелковицы, ореха и даже виноградными лозами.
— Ведь тут песок один. На Рулевской излучине чернозема почти совсем нет, — убеждали Мичурина друзья и знакомые.
— А мне чернозем как раз и не нужен, — сурово, неохотно отвечал Мичурин. — Чернозем моим гибридам вреден, он их изнеживает, избаловывает…
Чтобы приобрести новый участок, Ивану Владимировичу пришлось продать землю Турмасовского сада козловскому уездному предводителю дворянства Снежкову.
И вот весной 1899 года началось последнее переселение бесчисленных зеленых питомцев Мичурина с богатой, перенасыщенной перегноем турмасовской почвы на тощую, щебневатую и супесчаную землю, пойменной излучины полуострова.
Сама по себе уже одна эта работа по пересадке деревьев на новые места представляла поистине героический труд. Только действительно преданный своей идее энтузиаст-ученый, для которого выяснение истины важнее и дороже всего, мог решиться на этот шаг, поразивший весь Козлов.
Козловские обыватели, для которых безмятежность налаженной жизни была превыше всего, признали «беспокойного садовода» неисправимым чудаком.
А он, купив специально для этой цели тяжелую, малоповоротливую лодку-завозню, похожую на кашалота, неутомимо возил с Турмасовского участка на Рулевскую излучину десятки и сотни своих деревьев, и молоденьких, и подрастающих, и уже плодоносящих. Возил и розы своего розариума, и виноградные лозы, уникальные персики и абрикосы, весь инвентарь, все имущество уже начавшегося складываться там, в Турмасове, бытового благополучия.
— Не пришлось бы обратно возвращаться, Владимирыч, — посмеивался кой-кто из слобожан.
Но назад возврата не было.
Снежков, новый владелец Турмасовского участка, торопил с освобождением купленной им земли от питомцев Мичурина. Нанятые Снежковым для постройки там нового усадебного дома каменщики и плотники бесцеремонно расхаживали среди гибридных и селекционных коллекций Мичурина, иногда мяли и ломали бесценные кустики и деревца, подстрекаемые к тому Снежковым.
— Пускай поскорее убирается философ этот, — дал Снежков прямое указание своим подрядчикам. — Тополей надо посадить на месте его садового чудачества…
Мичурину приходилось наспех спасать от хулиганства и бесчинства нового хозяина свои так долго лелеемые саженцы и сеянцы. Много погибло в этой спешке ценных, подававших надежды гибридов. Но Мичурин утешал себя мыслью, что затеянный им новый переезд совершенно необходим, что он приведет его, наконец, к победе.
— Каких бы ни стоило это мне потерь и лишений, а дело доведу до конца, — повторял он своим немногочисленным друзьям.
Почти все лето 1900 года прошло в налаживании жизни и работы на новом участке. Но Мичурин твердо знал, что это уже его последний, окончательный переезд.
— Если и сейчас я не нащупаю правильный путь — значит, грош цена всем моим трудам и усилиям..
И вот начался новый этап жизни Мичурина.
Иван Владимирович приближался к пятидесятилетнему возрасту. Старость уже глядела на него из-за этой переломной цифры, но он был все так же неукротимо настойчив, как в дни своей юности, молод и пылок в исканиях.
Конечно, он уже не был в эту пору никому неведомым новичком. Его имя было уже известно среди садоводов не только в России, но и за рубежом. Он уже завоевал себе право на собственный голос, ему было чему поучить своих товарищей по профессии.
Как оригинатора[25] превосходных вишен его знали за океаном — в Америке, в Канаде; слава его как розиста, создателя выдающихся по красоте гибридных роз, дошла и до обеих столиц России.