Каждый раз, когда я не могу вспомнить имя человека, которого, по идее, должен помнить, то в общении с ним я выстраиваю предложения таким образом, чтобы всячески исключить обращения. Это элементарно и не вызывает никаких подозрений. Парень этот не был мне особенно приятен, а познакомились мы с ним на подготовительных курсах. Он имел спортивное сложение и наглое и тупое лицо. В нем было что-то одновременно и от Пушкина и от дауна. От Пушкина, пожалуй, одни кудри. В первый раз я встретил его в курилке, возле одного из бесчисленных выходов во внутренний двор.
-- О! Здорова! -- он поприветствовал меня как-то по-детски восторженно.
-- Привет, -- ответил я сдержанно и протянул ему руку.
-- А ты как здесь?
-- Да вот, тонзиллит.
-- Никогда не слышал, а что это такое?
-- Ну, что-то вроде ангины.
Детали заболевания были опущены. Так как на моих миндалинах из-за этой болезни образовались гнойные прыщи, которые ко всему воняли. Я даже заболеть не мог по-человечески.
-- Ну и как твои первые впечатления? -- продолжил я разговор после недолгой паузы.
-- Да нормально...
-- Слушай, у нас ни одной драки не было, а у вас?
-- Да и у нас тоже. Откуда? За драку же сразу отчислят. Так ведь сказали.
-- Говорить можно все что угодно. На практике такого ведь не случилось.
-- А ты проверь, -- он засмеялся.
-- Нет, я миролюбивый.
-- А зря... Когда станем учиться придется драться.
-- А отчислять не будут?
-- Не, это они только на КМБ так отчисляют, когда ты уже курсе на втором, никто не отчислит. Видишь плац? -- он указал пальцем на возвышающееся напротив сооружение.
-- Ну да.
-- Вот, в прошлом году тут слушаки с прапорами пиздились, -- сказав это, он выбросил окурок и ушел с видом человека дальновидного и осведомленного. А я остался сидеть на лавочке поодаль и ниже плаца.
3.
В лазарете треп не прерывался на занятия. Все целыми днями болтали обо всем на свете, ели, ходили в туалет и спали. Мне повезло с соседями -- таджики жаловались на жизнь. Рассказывали о суровых среднеазиатских нравах. Например, об особенностях переговоров по мобильным телефонам:
-- Вот смотри, у нашего оператора, одного на весь Таджикистан, есть такая услуга -- первые пять секунд разговора бесплатно. Вот. Все и говорят по пять секунд.
Ещё таджики делились нелегкими взаимоотношениями с представителями кавказской диаспоры:
-- А он мне и говорит, мол, ты с таджиками так разговаривай, а не со мной, я -- армянин.
Эти истории не прекращались целый день. Поначалу они даже казались в какой-то степени увлекательными, но на третий час я понял, как сильно меня тянет к представителям своего этноса. Но представители моего этноса взаимностью не отвечали. Однажды, когда я пришел на обед, то почувствовал неладное в своем супе, не сразу, со второй ложки. Парень похожий на Пушкина кудрями признался, улыбаясь, что высыпал в мою тарелку целую солонку соли. И тогда я в первый раз понял -- что-то идет не так.
В тот момент я еще не мог оценить глубину и масштабы происходивших со мной неприятностей, но смог, как мне казалось, увидеть их истоки -- меня всегда интересовали загадки мироздания, однако недостаток образования и, возможно, ума, направлял меня не в то русло. Ведь интересовался я не наукой, а вещами, возможно даже материями, лежащими за гранью эмпирического познания, дремучими, сельскими архетипами. Идеями бога. И прочим паранормальным бредом. Мое помешательство не было помешательством человека незаурядного, а напротив -- человека невежественного и темного, и это замечали даже они, мои недалекие товарищи по лазарету и будущей службе.
И если мне хватило мозгов скрывать свои проблемы со сном, то своими идеями православия, любви к ближнему, а также рассказами о разного рода нечисти, я делился охотно. До этого злосчастного обеда пару раз меня пытались напугать ночью, спрятавшись в шкафу и за шторой, изображая тем самым призрака, но это меня нисколько не обидело. Ибо было невинно как в летнем пионерском лагере. Да я бы и на соль в тарелке не обиделся, если бы не одно но. Ведь проблемы иерархии, распределения ролей в ней, а особенно в максимально приближенном к животному -- подростковом социуме, заключается не в качестве, а в самом факте посягательства на отдельного индивида.
От этих не самых интересных размышлений меня отвлекла медсестра.
-- Денис, к тебе родители приехали.
Их приезду я отнесся равнодушно. Я не ждал их, хоть и сообщил о болезни и моем заточении в стационар. Всем тут, да и в лагере чего-то не хватало, я же довольствовался тем, что получал. В то, вчерашним подросткам просто хотелось увидеть родных, я не верил. И не притворялся. Но и отрицательных эмоций по случаю визита я не испытывал, просто держал себя сдержанно и немногословно.
-- Ого, а ты похудел, -- отметила мама.
-- Ага.
-- А мы тебе сигарет привезли.
-- Спасибо.
-- Ну как ты тут?
-- Да нормально. У вас как дела?
-- Да тоже. Вот на дачу едем...
Им ничего не было интересно, кроме телевизора и дачи. Нам было не о чем говорить. Их интересов я не разделял в силу возраста и быть может от того, что мне казалось, что у меня все впереди. И там, впереди много неожиданного, интересного и, самое главное, приятного, жизнь моя не будет скучна, а напротив -- полна свершений и побед и в ней не будет места такой мещанской пошлости.
Если честно, я не знаю, что двигало большей частью ребят, которые поступили вместе со мной. Чтобы попасть сюда, мы писали длинные эпиграммы посвященные любви к Родине и желанию её защищать, эпиграммы эти были наполнены лицемерным пафосом, свойственным еще советским временам. Никто из нас патриотическими побуждениями не страдал, просто папашки при погонах хотели пристроить своих нерадивых отпрысков в местечки потеплее, и если старшее поколение преследовало возможности карьеры и связанных с ними коррупционных рисков, то младшее -- не знало что к чему, и долгосрочных планов пока не строило. А я вообще не понимал толком, что здесь делаю. Я относился ко всему, что со мной происходило то ли как к испытанию, то ли как к наказанию.
В тоже время, я не знал, кем я хочу стать. В головах моих родителей не укладывалось мое отношение к жизни. Отец-чекист кругом видел воров, взяточников и кумовство. Он не представлял себе, как можно поступить в институт или устроиться или работу без связей. Он был авторитарным руководителем как на работе, так и в семье, и плевал он на мои желания и стремления. Он хотел, чтобы я был как все, не больше и не меньше. Пошел в институт по связям, устроился на работу по связям и прожил свою жизнь в бесполезной и серой приспособленческой сытости.
Он на корню рубил все мои стремления. Он их представлял несостоятельными и глупыми. Думал, что я просто бешусь. Ему было наплевать на мои слезы и истерики. Несмотря на это, он не был жестоким или злым человеком, так вышло, что он не обладал широким кругозором и хорошим образованием, и потому не мог представить другой жизни. Он не понимал, как люди могут зарабатывать деньги, не ходя каждый день с девяти на шести на работу, не смеясь над глупыми шутками начальства, не прогибаясь под его, начальства, любую прихоть.
Мне же казалось, что я себе такую жизнь представляю и смогу её добиться, хоть и не было у меня никакого четкого плана, да даже представления не было, я мечтал просто об интересной деятельности, никак не связанной со скучной работой, на которую тратит свою жизнь основная масса людей, но каких-то конкретных форм эта деятельность в моих мечтах не обретала.
Любые мои попытки принять участие в обустройстве собственной судьбы пресекались на корню.