Получается, троих нас как будто специально скомплектовали по интеллектуальному признаку. Я, как уже объяснял, средний, по моим понятиям нормальный человек. Двое других — полярные. Я их про себя называю полярными совами, что, конечно, не совсем правильно. Но мне так нравится. Игра слов. На основе ассоциаций, как говорит мой напарник Ник Саныч. Из «умный-дурак» получается слово «полярные», потом к нему само собой прикрепляется «совы». Там где полярные совы, там и северные олени. Олени, значит рога, где рога, там рогоносцы. И так далее, можно вообще черте что получить. Люблю, значит, словами играть. Молча, про себя. А что мне остается делать, когда эти двое моих компаньонов каждый раз занимаются одним и тем же, своими бесконечными пустопорожними спорами! Вот и еду между ними, обзываю их про себя то совами, то рогоносцами, где прикорну, где прикинусь, что задремал, где улыбнусь невпопад. Честно сказать, надоело.
Разговоры, как правило, начинаются и продолжаются в машине, где у каждого свое место. Водитель Лешка, молодой парень, чернокудрый красавец и алиментщик, как и полагается, на своем месте, за рулем. (Я его однажды, для игры слов, окрестил бараном — как нельзя подходит: кудрявая голова над баранкой. Мозги тут ни при чем, хотя и эту тему можно было развить.) С другого краю — пожилой электромонтер с высшим образованием Саныч, гроза доски почета, как про него говорит Лешка. «Подпольная» кличка Саныча Президент. Я, понятно, посредине, между двух огней или полюсов (у меня средне-специальное). Как диэлектрик, по-нашему говоря. Если уж совсем по-нашему, по-электрически, то бригада наша — сущий конденсатор с двумя разноименными полюсами и диэлектриком. Заряженный, стало быть, конденсатор.
Ну вот, например, каждый раз в машине происходит приблизительно следующий разговор.
Начинает обычно Лешка:
— Сосед у меня, мужики, — убил бы. Или, как говорил мой бывший хохол-тесть, «вбыв бы».
Президент пока молчит. Поскольку Лешка упорно смотрит на меня, я улыбаюсь и поднимаю вверх брови. Это можно понять двояко — как одобрение Лешкиной решительности и как вежливый вопрос: а в чем конкретно дело?
Лешке того и достаточно, он продолжает:
— Да, хороший тесть был. До сих пор жалко: сало, бульба, горилка, «варЭники»… А сосед, блин, в коридоре встретишь — весь из себя такой приветливый и невиноватый. А иногда, сволочь, как врубит с утра свой музыкальный, черт бы его побрал, центр, так думаю: выйти, что ли, в коридор, позвонить в дверь, а как чайник высунет, так сковородкой по чайнику!.. Кажись, у него вместо мозгов одни низкие частоты: бух-бух. Поел-поспал опять: бух-бух! Ну, честное слово — «вбыв бы»!
Президент наконец отзывается, задумчиво глядя на дорогу:
— Каждому человеку, Лексей, хочется быть в чем-то непохожим на других. И когда не хватает способностей или ума на реализацию желанной оригинальности, такой человек просто шумит: голосом, музыкой какое-никакое, а своеобразие. Или, из той же оперы, чтобы доказать что-то, хватается за последний аргумент — за посуду, например…
— Вот-вот, — простодушно подхватывает Лешка, — у меня жена, тоже, бывало, как что, так хвать за тарелку, за летающую, как гуманоид. Во! — он откинул ладонью кудель ото лба, в сотый раз показывая черепной шрам. — А вот тесть — душа-человек, и сообразительный. Не то что некоторые. Меня понимал как никто, — здесь Лешка осуждающе зыркал на Саныча. — Без всяких завихрений. Ему тоже доставалось. Мы, с ним, бывало… А наутро претензии от супруги — мне одному. А я весь из себя такой невиноватый, говорю, ты чего шумишь, все нормально. Сейчас только анальгинчик пивком запью — и опять как огурчик. А!.. — он в сердцах отмахивает рукой, чуть мне по уху не задевает, видимо, отгоняя душещипательные воспоминания, уверенный, что мы его не поймем.
Несколько минут едем молча. Хорошие минуты. Но, чувствую, конденсатор подзарядился. Скоро начнет понемногу сбрасывать кулоны, пробивая диэлектрик.
Алексей приступает к «основному» разговору. Последовательности на первый взгляд никакой, но всем понятно, что связь с предыдущими словами, сказанными в этой кабине, и не только сегодня, довольно крепкая. Для всех троих это всего лишь продолжение бесконечной идеологической драмы, построенной на диалоге, с одним зрителем.