Манера мистера Брука вести спор с таким спокойствием, словно он обсуждает прошлогоднюю погоду, и вежливо кивать, закончив речь, вызывала особенное раздражение его оппонентов.
– Бог ты мой! – воскликнул сэр Джеймс, окончательно выходя из терпения. – Ну не пожалеем денег, найдем ему должность. Хорошо бы пристроить его в свиту какого-нибудь губернатора в колониях. Что, если бы его взял Грэмпус… я мог бы написать и Фальку.
– Но, мой милый, Ладислав не бессловесное животное, нельзя же его просто погрузить на корабль; у него есть идеи. Уверен, если мы с ним распростимся, его имя вскоре прогремит по всей стране. Ораторский талант и умение составлять бумаги делают его превосходным агитатором… агитатором, знаете ли.
– Агитатором! – с ожесточением воскликнул сэр Джеймс, вкладывая все свое негодование в каждый слог этого слова.
– Будьте же благоразумны, Четтем. Подумайте о Доротее. Вы верно сказали, что ей следует поскорей переехать к Селии. Пусть поживет у вас в доме, а тем временем все потихоньку встанет на свои места. Не будем, знаете ли, принимать поспешных решений. Стэндиш никому не проронит ни слова, и к тому времени, когда новость станет известной, она, знаете ли, устареет. А у Ладислава могут оказаться десятки причин покинуть Англию… без, знаете ли, моего вмешательства.
– То есть вы отказываетесь что-либо предпринять?
– Отказываюсь, Четтем? Нет, я не сказал, что я отказываюсь. Но я, право же, не представляю себе, что мы можем сделать. Ладислав – джентльмен.
– Рад это слышать! – воскликнул сэр Джеймс, в раздражении несколько утратив самообладание. – Кейсобона так не назовешь, разумеется.
– Было бы хуже, если бы в приписке к завещанию он совсем запретил ей выходить замуж, знаете ли.
– Не знаю, – ответил сэр Джеймс. – По крайней мере, это выглядело бы менее оскорбительно.
– Очередная выходка бедняги Кейсобона. После приступа он несколько повредился в уме. Совершенно бессмысленное распоряжение. Ведь Доротея не собирается за Ладислава замуж.
– Да, но каждый прочитавший приписку решит, что собирается. Я, разумеется, не сомневаюсь в Доротее, – сказал сэр Джеймс. Затем, нахмурившись, добавил: – Но Ладислав мне не внушает доверия. Говорю вам откровенно: доверия он не внушает.
– Сейчас я ничего не в силах сделать, Четтем. Право, если бы можно было его отослать… скажем, отправить на остров Норфолк[24]… или куда-то в этом роде… это только опорочило бы Доротею. Те, кто слышал о завещании, решили бы, что мы в ней не уверены… не уверены, знаете ли.
Веский довод, приведенный мистером Бруком, не смягчил сэра Джеймса. Он протянул руку за шляпой, давая понять, что не намерен больше препираться, и с прежней запальчивостью произнес:
– Могу только сказать, что Доротея однажды уже была принесена в жертву из-за беспечности своих близких. Как родственник, я сделаю все возможное, чтобы оградить ее от этого сейчас.
– Самое лучшее, что вы можете сделать, это перевезти ее поскорее во Фрешит. Полностью одобряю ваш план, – сказал мистер Брук, радуясь, что одержал победу в споре. Ему очень не хотелось расставаться с Ладиславом именно сейчас, когда парламент мог быть распущен со дня на день и надлежало убедить избирателей в правильности того единственного пути, который более всего соответствовал интересам Англии. Мистер Брук искренне верил, что эта цель будет достигнута, если его вновь изберут в парламент. Он был готов служить нации, не жалея сил.
Глава L
Доротея спокойно прожила во Фрешит-Холле неделю, прежде чем начала наконец задавать опасные вопросы. Каждое утро они с Селией сидели в прехорошенькой верхней гостиной, соединенной с маленькой оранжереей; Селия, вся в белом и бледно-лиловом, словно букетик разноцветных фиалок, следила за достопримечательными действиями малютки, которые представлялись столь загадочными ее неискушенному уму, что она то и дело прерывала беседу, взывая к нянюшке с просьбой истолковать их. Доротея в трауре сидела рядом и сердила Селию чрезмерно грустным выражением лица; в самом деле: ведь дитя совершенно здорово, и, право же, если еще при жизни муж был таким докучливым и нудным, и потом… да, разумеется, сэр Джеймс все рассказал жене, весьма решительно ее предупредив, что об этом ни в коем случае не следует говорить Доротее, до тех пор пока скрывать уже будет нельзя.
24