Фракции стрехмились обрести власть и получить покровительство монарха. Они скреплялись родственными узами и отношениями клиентелы, и редко — политическими устремлениями. Если же это происходило, возникали фракционные коалиции; таковыми были политические группы, соперничавшие во время разрыва Генриха VIII с Римом в 1530–х годах. Хотя заявления соперников часто принимались историками за их политические убеждения, политические разногласия редко составляли подлинную суть политического конфликта. Главным было то, кто участвовал в борьбе. В 1730–х годах российской императрице Анне Иоанновне был выдвинут ультиматум: передать прерогативы объявления войны и заключения мира, раздачи титулов и основных должностей в компетенцию Верховного тайного совета, что можно представить как попытку превратить Россию в конституционную монархию, основанную на дворянской олигархии. Но, вероятно, это было обычной борьбой за власть. Оппозицию Верховному тайному совету составляли представители высшей знати, оказавшиеся не у дел.1
Центральным правительствам не доставало развитой системы местного управления. Старая привычная концепция сводилась к тому, что английские монархи не могли быть «абсолютными», так как не имели эффективно действующей бюрократии на местах. Она оказалась ложной, когда выяснилось, что правители Франции испытывали те же трудности. Большинство монархов раннего Нового времени сталкивались с извечной проблемой: как убедить провинциальную знать действовать в. интересах короны. Им требовалась поддержка тех, кому реально принадлежала власть на местах. Любая административная политика или реформа, проводимая государями, учитывала это обстоятельство, и должна рассматриваться в данном контексте. Монархи, как пауки, находились в центре охватывавшей всю стра-
Black J. 1990. Eighteenth‑Century Europe. Macmillan. P. 411.
ну паутины связей патронов и клиентов. Они дергали за ниточку, и периферийные агенты откликались. Известно, как этот механизм функционировал во Франции, однако особенности управления в Австрии, Пруссии и России, где производились серьезные попытки расширить государственный контроль, а именно привлечь местное дворянство к государственной службе, до сих пор остаются неизученными.
Эффективность осуществления королевской власти на местах зависела от покровительства центра. Двор был основным инструментом воздействия на правящую элиту, и сбои в его работе означали катастрофу. Дворы Карла I, Иосифа II и Людовика XVI перестали привлекать местные элиты в центр; вместо того они сделались раем для королевской клики, а изгнанные фракции занимались подготовкой восстания. Государям эпохи Просвещения было сложно разрешить возникшую проблему, так как придворный церемониал утомлял их. Поэтому Екатерина II достигла успехов больших, чем ее австрийский коллега. Предпочитая в приватной обстановке неформальное общение, она царила при дворе, прославившемся своей пышностью.1 Третий участник «просвещенного» трио — Фридрих II — остается загадочной фигурой. Судя по молчанию биографов, у него не было двора. Поэтому неосторожно утверждать, что прусский двор еще ждет своего исследователя.
ФИНАНСОВАЯ ПРЕРОГАТИВА
Финансовые прерогативы породили наибольшее количество споров. Ее использование обеспечивало корону собственными регальными доходами, в которые входили поступления с королевских земель, судебные отчисления и платежи знати королю как своему феодальному сеньору. Некоторые юристы говорили о существовании прерогативы налогообложения. Но оно представлялось весьма спорным, поскольку такая прерогатива подразумевала право государя изымать собственность подданных и ущемляла их права. Мнения историков, так же как и мнения современников, разделились: некоторые исследователи признавали ее существование, другие — отрица‑ли.2 Неразбериха возникла оттого, что некоторым монархам раннего Нового времени удавалось получить финансовую независимость, не прибегая