Историки преувеличивают и влияние римского права на проявления «абсолютизма» в законодательстве. Как уже было показано выше, знаменитые строки Ульпиана и в самом деле дали основание приписывать «абсолютным» (в традиционном смысле слова) монархам своеобразный девиз: «То, что решил государь, имеет силу закона». Историки редко дочитывают эту фразу до конца, где говорится: «Особым указом, касающимся его правления, народ сообщил ему и возложил на него полноту управления и власти». Юристы XVII века читали ее и понимали, что слова Ульпиана могут быть истолкованы и в духе концепции народного суверенитета. Кроме того, они знали, что римское наследие использовалось преимущественно в частном праве, регулировавшем отношения отдельных людей, а не в праве публичном или конституционном. Сегодня кажется, что французские и немецкие юристы и чиновники не просто не захотели использовать римское право: они сознательно его опровергали. Некоторые исследователи признавали влияние римского права на формирование понятия «raison d'état», то есть права монарха преступать закон и ограничивать свободы в чрезвычайных ситуациях. Несомненно, подобные меры применялись еще в Средние века, объявлялись правительством временными и неизменно такими и оказывались. Временные изменения не влекли за собой существенных перемен. Введение невотированного налога, например капитации 1690–х годов, было предметом отчаянной борьбы между королем и судьями парламента, связывалось с конкретным чрезвычайным положением и отменялось тотчас же после устранения трудностей. «Raison d'état» был временным экстра-
1 Parker D. 1989. Sovereignty, Absolutism and the Function of Law in Seventeenth‑Century France // Past and Present, 122. P. 36-74.
ординарным средством, а вовсе не троянским конем, в котором крылась новая «абсолютистская» система.1
Традиционная точка зрения вигов, которую не так давно повторил Сом–мервилл, состоит в том, что прекращение использования в Англии риторики «государственной необходимости» преподносится как доказательство поражения «абсолютных монархов» — Стюартов. Напротив, если «абсолютизмом» называть наступление Карла I на свободы подданных, то мы увидим, что впоследствии подобные явления нередко повторялись. До 1965 года компенсация, выплачиваемая за имущество, захваченное во время войны, являлась частью военных прерогатив короля.2 В 1982 году британское правительство реквизировало суда для войны за Фолклендские острова на основании чрезвычайной прерогативы короны, хотя от выплаты компенсаций отказываться не стало. Несмотря на то что сегодня королевская прерогатива делегирована лидеру партии большинства в парламенте, это не меняет сути дела. В отношении чрезвычайных полномочий по сей день многие детали остаются неясными. Как и большинство королевских полномочий, отправляемых согласно неписаной конституции, они определялись и продолжают определяться постепенно, путем проверки в судах. Если они до сих пор применяются, то, значит, существует и проблема проведения границы между королевской властью и правами подданных: это можно сказать о царствовании как Людовика XIV, так и Елизаветы II. Иллюстрацией может служить принцип остаточных органов, перенесенный из эволюции биологической на эволюцию конституционную. И если прерогатива, это оружие короны, используется и сегодня, то едва ли можно обойти вниманием ту роль, которую она играла в Англии раннего Нового времени.3
Обычно историки отождествляют происходивший в позднее Средневековье и раннее Новое время процесс монополизации короной законодательной власти, ранее разделенной между феодальными властителями, с «абсолютизмом». Верно как раз обратное. Укрепляя свою власть, монархи все больше нуждались в парламентском одобрении наиболее важных зако–нов.4 Здесь нет парадокса. Чем больше ответственности государи брали на себя, тем больше они нуждались в поддержке влиятельных подданных —