«Иден позвонил, пригласил меня и просил быть одного, поск. И[ден]. будет один. Ему было отвеч., что я не вижу причин не брать с собой Н[овикова]. Когда мы были в приемной, вошел секрет, и заявил, что Н[овикову] лучше было подождать в приемной. Я однако вошел к Н[дену] с Н[овиковым]. Увидав нас вдвоем, И[ден] страшно покраснел и с раздраж., кот. я у него никогда до сих пор на замечал, воскл.: «Я не хочу казаться грубым, но долж. сказать, что пригл. сегодня к себе посла, но не посла и советника». Я возразил, что от Н[овикова] у меня нет тайн, и не понимаю, почему он не м. присутств. при н/разговоре. И[ден] /с горячи./ — ничего не имеет лично пр. Н[овикова], но не может создавать нежел. прецедент: если сов. посол будет приходить с совета., то и другие послы могут делать то же. Если можно брать совета., почему не брать 2–3 секр.? Тогда будут ходить не послы, а целые делегации. Это неудобно. И[ден] никогда не принимал послов иначе, как в один., и не собир. менять своего порядка. Я пожал плечами. Н[овиков] остался, но И[ден] во все вр. беседы сидел красн. и надутый. Положение создалось ненормальное. Если подобная сцена повтор, еще раз, я вынужден буду раскланяться и уехать в пос-во»86.
Вопрос о том, кого Майский боялся больше, Сталина или Идена, не возникает.
Оказалось, что действенность предупреждения Черчилля еще больше подорвал Иден. Он попытался напугать Майского «злым человеком», т. е. Германией. Он считал, что «военные аппетиты Германии безграничны. Россия, он в этом совершенно уверен, находится под угрозой. Будет ли удар нанесен сейчас или несколько месяцев спустя, намерения Германии совершенно ясны». В отчаянном стремлении умиротворить Германию и сорвать попытки спровоцировать войну Майский яростно отрицал эти слухи. Он перебил Идена и заявил: «Не вижу таких причин, которые сделали бы столкновение СССР и Германии неизбежным». На этом фоне предложение об улучшении отношений не помогло развеять подозрения. Создавалось беспокоящее ощущение того, что оно шло в одном ключе с меморандумом Криппса. Майский, как ему придется потом часто повторять в последующий месяц, заявил Идену, что СССР «сумеет постоять за себя при всяких обстоятельствах»87.
Призрак сепаратного мира
Предупреждение Черчилля, являвшееся запоздалой попыткой привлечь Советский Союз к участию в событиях на Балканах, не могло не возродить в Москве память о событиях конца лета 1939 г. Оно укрепило подозрения в том, что это — попытка направить войну на восток. Одновременно возродились страхи сепаратного мира. 17 апреля, перед тем, как Криппсу были направлены окончательные инструкции Черчилля вручить Сталину его послание с предупреждением, Криппс жаловался Идену, что положение складывается катастрофическое. Это в значительной мере вызвано тем, что правительство никак не может определиться — готово ли оно «пойти на тесные отношения» с Россией «и что для этого сделать». Позже, в результате провала своей политики в Юго-Восточной Европе, Россия стала более восприимчивой к давлению со стороны держав оси. Не дожидаясь инструкций из Лондона, Криппс направил Молотову пространную памятную записку, где посулы и угрозы шли вперемежку. Его записка стала последней попыткой вовлечь русских в орбиту союзников. Здесь следует подчеркнуть, что этот импульсивный шаг был продиктован желанием опередить Шуленбурга, который к этому времени неожиданно уехал в Берлин для проведения срочных консультаций. Криппс был уверен, как он предупредил Идена, что Шуленбург «очень скоро» появится обратно из Берлина «с новыми широкомасштабными предложениями для Советского Союза в обмен на далеко идущее экономическое сотрудничество с Германией; альтернативой могут послужить замаскированные угрозы того, что случится в случае отказа Советского Союза»88.