Это внутреннее раздвоение мы встречаем уже на первых ступенях развития религии. Еще прежде, чем существовали религиозные мифы или ритуалы, с помощью табу властелина не только защищали его особу, но и мучили его строжайшим церемониалом. Убийство священного животного, обычно строго запрещенное, в дни определенных праздников не только разрешалось, но и требовалось в качестве религиозной обязанности. Из этого обычая развилось жертвоприношение, причем мотивом была уступка богу того, в чем человек должен себе отказать, дабы вновь позволить себе по торжественному поводу в качестве слуги и заместителя бога*
Предпосылкой жертвоприношения является, стало быть, отождествление с божеством;. “Si les legendes humanisent les dieux, les rites tendent a diviniser les hommes” (Reinach Orpheus, р.бЗГ
На праздниках в честь богов вновь оживало в виде священной оргии и строго преследуемое кровосмешение
Этот возврат запрещенного — не простой рецидив, вновь оживляющий антисоциальное; для того, чтобы он осуществился, необходим обходной путь через представления фантазии. Если эти представления, в конце концов покидают сферу психического и проявляются в действиях, то эти последние всецело проникнуты фантастически-символически-ми элементами. Для облегчения этого компромисса между фантазией и действительностью культ выделяется, в отно-
’Человек представляет себе богов такими, каким он хотел бы быть, но каким он не может быть" (Фейербах)
"Если легенды очеловечивают богов, то ритуалы направлены на обожествление людей" (фр ) — Прим ред
шении места и времени, из обыденной жизни и возвышается над ней. Этим ставятся препятствия перенесению того, что разрешается в культе, в обычные социальные отношения, так что, несмотря на проявление время от времени запрещенного, культурные требования остаются непоколебимыми.
В качестве продуктов компромисса все эти религиозные упражнения двулики: их действие состоит в облегчении отказа от враждебных обществу стремлений, их сущность заключается в разрешении этих стремлений, отчасти при помощи только создающей мифы фантазии, отчасти при помощи культа и ритуального выполнения запрещенных актов.
С ужесточением требований вытеснения уже и ограниченная, праздничная форма удовлетворения воспринимается как нечто неподобающее и не разрешается более в неприкрытом виде. Ее место занимают ритуальные акты, повторяющие в многочисленных вариациях и символической форме первоначальные действия. Религиозный церемониал при своем развитии из примитивных предписаний также подвергается всевозможным видоизменениям, при помощи которых достигается нередко полное отвлечение от первоначального смысла. Среди этих церемоний мы отмечаем одну особенно интересную группу, встречающуюся всюду, во всех условиях, начиная с примитивных и кончая в высшей степени развитыми. Эта группа — различные действия очищения и искупления, выдающие пронизывающее все религии чувство вины. Это постоянно встречающееся во всех без исключения религиях чувство вины доказывает, что все строение религии воздвигнуто на вытеснении инстинктов.
Другие формы религиозных актов связаны с уже упомянутой магией. Магическое воздействие заключается в том, что желательный эффект достигается при помощи действий или речей (формул), находящихся с данным эффектом в какой-либо ассоциативной связи, но отнюдь не достаточных. чтобы вызвать его по законам природы, например, вред, наносимый врагу при помощи порчи его портрета Это пренебрежительное отношение к законам природы — остаток чувства всемогущества, источником которого была переоценка психической реальности; человек должен был отказаться от этого чувства по мере того, как его принуждало к тому приспособление к реальному миру. Предпосылкой магии является вера в то, что сила желаний достаточна для того, чтобы вызвать сложные, часто невозможные изменения во внешнем мире. Вера во всесилие мысли переходила в веру в силу слова, так глубоко вкоренившуюся, что считали достаточным назвать имя данной личности, чтобы воздейстйовать на нее в желательном смысле. Это представление о чудесном действии слова — основа молитвы, с тех пор, как исчезла вера в возможность непосредственного воздействия при помощи слова, ее место заняла направленная к мыслимому как личность сверхъестественному существу просьба, которая с двух сторон выдает свое происхождение как прямое продолжение веры во всемогущество желаний. С одной стороны, молящийся ожидает, что торжественного выражения его желаний достаточно, чтобы побудить божество к их выполнению; с другой стороны, он сохраняет то чувство всемогущества, от которого он должен был отказаться, перенося его на божество, с которым он себя бессознательно отождествляет. Последний шаг в религиозном проникновении молитвы уменьшает затем значение слова и делает отношение к божеству более интимным, помещая в центре веру и ставя успех молитвы в зависимость от последней.