Примитивному человеку казалось вполне естественным, что все запрещенное ему позволено божеству или человеку на службе у божества. Эта свобода считалась даже существенным атрибутом бога и его избранных служителей, королей и священников. Тем самым последние окружались сверхчеловеческим сиянием, в особенности, если им разрешался или даже ставился в обязанность кровосмесительный брак, как, например, персидским священникам и египетским фараонам.
С превращением демона в божество происходит коренное изменение положения, основывающееся на двойственности созидающих религию инстинктов. Первоначально в религии проявлялась только враждебность к отцу, соперничество с его властью, желание его устранить; высшие ступени развития религии все яснее обнаруживают влияние любви и уважения сына к отцу. Боги, поэтому, не являются, как демоны, только враждебными образами, гневными и наказывающими; они могут быть милостивыми, могут защищать и вознаграждать. С тех пор как между матерью и сыном укрепилась стена запретов кровосмешения, из преувеличенного страха перед последним, подпали под запрет не только сексуальные влечения, но и вообще всякая нежность в их взаимных отношениях, что показывают многочисленные запреты и правила, ограничивающие до максимума отношения матери и сына. Эта нежность, которую уже нельзя применить в любовной жизни, ищет теперь удовлетворения в мире религиозной фантазии и создает образ материнского божества — Истар, Изис, Реа, Мария— и в то же время смягчает строгие черты Бога-Отца. Теперь уже нельзя приписывать этим любимым и почитаемым образам все свойства и поступки, воспринимаемые сознанием с ужасом и отвращением. В этом смысле начинается вторичная переработка, объединяющая отдельные легенды в религиозную систему, приспособленную к этическому и интеллектуальному уровню эпохи. Эти старания, проводимые в жизнь с наибольшими усилиями в течение столетий, тем не менее никогда не могут увенчаться полным успехом, так как у инстинктов, созидающих религию, всегда есть тенденция снова и снова возвращаться к грубой и неприкрытой первобытной мифологии, что заметно и у некоторых христианских сект наших дней.
Той же систематизации подвергаются со временем культ и церемониал, которые этим путем могут быть так отдалены от своего источника, что часто нельзя найти и следа их значения. Целый ряд заповедей, не отвечающих системе, совсем выпадает из рамок религии и либо исчезает, либо, лишившись религиозного значения, продолжает свое существование — в виде закона, гигиенического предписания, нравственной заповеди.
Развитая в смысле мифа или культа религиозная система не считается более ни с возрастом, ни с полом, ни с положением личности; всякому своему последователю она
47
навязывает все свое содержание, хотя особенно ярко выраженный инстинкт может найти удовлетворение только в определенной ее сфере. Вследствие этого отдельная личность, хотя бы и акцентирующая всю религиозную систему в целом, особенно интимно привязана только к определенным ее частям, а именно к тем, которые отвечают ее индивидуально выраженным инстинктам. Так, тот индивид, в душевной жизни которого страсть к причинению и претерпеванию боли играет особенную роль, воспримет страсти Господни’с гораздо большим благоговением и пониманием, чем какую-либо другую часть христианского вероучения. Кто интенсивно воспринимал соперничество с отцом, у того образ девственной матери вызовет особенное почитание, как исполнение его собственных детских желаний. Таким образом, оказывается, что за кажущимся однообразием, навязанным крупными религиозными системами верующим, скрываются индивидуальные различия, проявляющиеся в более или менее сознательной частной религии каждого.