В только что упомянутых случаях религиозные фантазии служат изображению не только запрещенных, но и вытесненных, ставших чуждыми индивиду желаний. Они могут появиться перед сознанием только в измененной и замаскированной одежде, и религия предоставляет социально признанные формы, при помощи которых верующему разъясняется религиозный церемониал. Там, где индивидуальные моменты так резко выступают на первый план, что не поддаются ни нормальному вытеснению, ни созданному при помощи религии социальному упорядочению, там пускается в ходе более интенсивная форма обороны, вытесняющая не только желания, но и вытесненные фантазии и оставляющая только церемониал. Это — невроз с навязчивыми идеями, при котором появляется импульс к беспрерывному повторению известных церемоний. Механизм церемониала при этом неврозе оказывается совершенно параллельным механизму религиозного церемониала, с той только разницей, что навязчивые поступки представляются больному, а еще более окружающим его, совершенно бессмысленными, тогда как при актах религиозного церемо-
ниала общее признание дополняет недостающие овальные смысл и иель.
Крайним следствием вторичной обработки религиозного материала и его систематизации является догматика. Этот рационалистический фактор отрывает чувство личности от созданной ради него религии. В результате глубоко религиозные натуры время от времени ощущают эту двойственность, избегают холодного обходного пути при помощи догмы и снова ищут личного пути прямого разряжения религиозной энергии. Они восстанавливают сначала только для себя часть старого потерянного религиозного содержания. Если у этих вдохновенных имеется еще способность влиять суггестивно на окружающих, то возникает тип основателя религии или реформатора, у которых очень сильно выражены мистические черты, что иллюстрируют образы Христа, Магомета, Лютера.
Мистическая тенденция проявляется в религии и тогда, когда дело не доходит до основания новой секты. Основная идея мистики заключается в возрождении первоначального представления — выраженного уже в жертвоприношении — о сродстве с божеством, и притом, в высшей и самой интимной форме непосредственного объединения души с ее создателем. Но и в этой поздней и сублимированной форме сказываются претензии первоначально вытесненного: отождествление легко принимает черты сексуального единения с божеством; эта тенденция доказана у многих мистиков аналитическим исследованием их свидетельств, а у некоторых, в особенности у женщин, склонных к экстазу, доходила до сознательных фантазий (Христос как жених). Констатируя пассивное и женское положение мистика, Людвиг Фейербах говорит (L. Feuerbach: Wesen des Christentums, Kroners Volksausgabe, S.181) о нем: “Его голова всегда одурманена парами, подымающимися из непотушенного пламени его желаний” — “Он создает Бога, с которым он, наряду с удовлетворением потребности познания, удовлетворяет и половую потребностью, то есть потребность в личном существе". Мистическое воодушевление может повыситься до тех форм экзальтации, многочисленные примеры которых мы встречаем в истории религии. Как когда-то анимизм в виде магии, так и мистика в виде спиритизма, оккультизма и прочего обладает известными техническими средствами для покорения сверхъестественного мира, созданного из проекции бессознательного.
В вышеизложенном мы наметили в грубых чертах точку зрения психоанализа по отношению к ходу развития религиозного чувства. Нам нужно заняться еще одной важной проблемой, которой выше мы совершенно не уделили места.
Как упомянуто, примитивный культ представляет собой частичную победу запрещенных желаний. С основными положениями психоанализа вполне согласуется тот факт, что одним из наиболее частых и важных преданий культа служит кровосмесительная связь между богиней-матерью и ее мужем-сыном — в Вавилоне Истар и Таммуц, которым соответствуют Астарта и Адонис, далее в Египте Изида и Осирис, в Греции Кибела и Аттис, в Индии Майя и Агни, Танит и Митра, наконец, в Японии Ицанами и Ицанаги и т.д. Еще в Апокалипсисе Иоанна небесная царица называется матерью победителя (12:1), тогда как в другом месте — его невестой (21:1). Т.Робертсон (Robertson: (Evang. Myth., S. 36) прямо высказывает предположение, что отношение Христа к Марии, вероятно, указывает на старый миф, “в котором палестинский бог, по имени, быть может, Иешуа, находится в положении то любовника, то сына мифической Марии” Отчасти неприкрытое, отчасти разрешенное символически при определенных условиях выполнение кровосмешения, по-видимому, придавало этим культам таинственное обаяние, указание на которое содержится, например, в заметке Климента Александрийского о культе Аттиса. “Сын превращается в любовника, вот в чем, по-видимому, содержание мистерий об Аттисе и Кибеле” (Roschers Lexicon d.griech. и. röm. Myth.).