№ 340. Маленькие — это чертенята. Одна женщина с ними зналась. Ей их надо было сдать. Она другой женщине корову продала, а та к ней приходит потом и говорит: «Я у вас купила коровушку, а она со двора-то к вам бежит». Та достает палочку из-за трубы и дает гнать корову. Палочка така с узорами. Ей нужно маленьких сдать, а маленькие-то на палочке. Говорит, никуда не клади, засунь за трубу. Им работы-то надо давать. Одна семя льнянно на двор выбросит: «Подберите все!» Или пеньки в лесу считать, или веревки из песка вьют. Не дать работы, они шалят. Бывало, ночью пол выбран, все раскубырят, утром все как есть. Чтоб их сдать, в поле хорошую вещь вынесут и скажут: «Стерегите». Если кто возьмет, ее маленькие к нему перейдут.
С виду они всяко покажутся. У одной женщины они ночью возились и в ведре с помоями утонули. Она утром приходит, а они в ведре плавают, маленькие, как мышата, утонули (Новгородская обл., Пестовский район, Малышево, 1986).
№ 341. У этих ворожей есь маленькие, наверно. У нас был такой старик, все ране коров пас, у него медиа труба была. К земле наклонится и закричит по-своему, и все придут, и буренки, и пеструшки. Так у ёго были маленькие. Есть маленькие, так и из-за леса достают скотину, если за лес ее уведут. Им работу дают, какую хошь. Кидают работу, чтоб больше была. А не дашь работу, они тебя затерющат, жива не будешь.
У кого есть, они сами знают, как от них избавиться. Есть платки кладут на родник. Раз платок взяла, так и примешь маленьких. На платок их кладут, платок свернутый как следоват.
Раз тетенька пришла на родник, а там шалинка нова с кистями лежит. Она ее взяла, так потом целый месяц домой не ходила ночевать. По ночам в избе ломота, свет горит, изба полная, пляшут, поют, в гармонику играют. И она уж сама не своя стала, черная вся. Вечером к избы подходит, а заходить боится.
Есть у людей и есть люди, знают, как избавить. Они ее и научили, чтоб она шалинку снесла назад. Говорят, ступай к колодцу, сверни ее, где была лежала и положь. И скажи: «Вот кладу на ваше место ваше добро. Три раза скажи». Она и снесла. А там ей голос: «Хватилася, догадалася!» То они с шалинки уходили. «А то б тебя сегодня не было». Они б ее задавили. Она после того и говорит: «Вечером к себе ночевать пойду, а то соседке уж надоела».
И еще про одну говорили, что у ей маленькие были. Покажутся в красных шапках с торчками. Живут-то они при ней, и держит их при себе. Делать-то все и помогают. Сядет есть, а она по три ложки под стол. Стану мыть, смотрю — ничего нет. Кормила она их. Только с худым словом крестилась, за стол не крестясь садилась (Новгородская обл., Пестовский район, Ельничное, 1986).
№ 342. Один инвалид был, без руки с войны пришел. Говорят, что он знался. Все косить ходил, левой рукой косит, сметывает. Ходит, в лесу один разговаривает. Шли они с одним заготовителем пешком и заспорили. «Ты, — говорит [заготовитель], — ничего не знаешь, все врешь». А он взял напустил. Набежало каких-то маленьких, в лужу поставили, каких-каких ни набежало, всего обрызгали, грязью запятнали. Весь мокрый был.
Или, говорит, сморочил он меня, или напустил. Есть какая-то сила. Году в пятьдесят восьмом было. Теперь инвалид уж умер (Вологодская обл., Белозерский район, Георгиевское, 1988).
№ 343. Дедушка рассказывал, Тарас был бесованный. Они выпимши были: «Покажи солдатиков». И они с крыльца спускаются, сорок, все маленькие, одинаковые, в темных костюмах. Их, солдатиков, кормить надо. Так же едят, как люди, они все кушают.
И еще про одного говорили, он шишков знал. Попросили, чтобы показал. «Только не испугайтесь». У всех синие короткие штанки, красные рубашечки, стоят шеренгой, как маленькие человечки, пятьдесят-семьдесят сантиметров. Они как будто скачут, а не ходят. А как приказал — шум да ветер. «Я их в лес пошлю, они ходят, хвою считают. Им надо работу давать. А как надо, я их позову, так вихрь идет».
Тут один у нас умирал, никто не берет у него сотрудников. Они метают его с крыльца, не давают они умереть, сотрудники-ти.
Один мужчина говорит, на вецерки хожу, а меня девки не любят, только отциркивают. А один мужик ижемской приехал, пойдем, говорит, в баню, сделаю так, что любить будут. Пошел я в баню, а там, осподи, собака какая! Пасть-то открыла, ахит. Он мне и говорит: «Кинься собаке в ахит». Он кинулся, и у него птицка на плеце стала, так с птицкой и ушел. Пошел на вецорку, а девки все равно меня не любят. Только на плохое все тянет: корову свою задел — у нее кила выросла, зоб-от. Корову испортил — еще птицка на плеце стала. Собаку свою испортил. Ну, думаю, мужик-то этот скотина, бесей мне напустил, бесям меня науцил. Хожу, терпеть не могу, все кого-то испортить хоцу. А не могу цужих-то испортить, только своих испорцу, и птицка прибудет. Потом накупил пряников, заставил бесей пряники пересчитать. «Сейчас — говорит, — приду». Они ведь крепят, они ведь не отстают от него. Дал им работу, а сам к старушкам пошел, пал на колени, «прости, — сказал, — осподи, мужик меня науцил». Посмотрел в окно, а беси-то горят в огне (Коми, Усть-Цилемский район, Пачгино, 1985).