Произведение архитектуры может оцениваться как мифологическая проекция заговора,[9] подоснову некоторых произведений О. Э. Мандельштама видят в древних языческих заклинаиях,[10] у С. Есенина в религиозной символике видится поэтический образ, напоенный прозрением наших языческих мистерий.
Мифологическая подоснова может быть обнаружена как в общем сюжетном, образном, композиционном строении произведения, так и в его деталях. Для иллюстрации этого интересны изыскания О. А. Терновской, которая рассматривает своеобразное вхождение народных мифологических мотивов, связанных с насекомыми, прежде всего мухой и пауком, в художественную ткань ряда произведений русской классической литературы XIX в., таких, как «Мертвые души» Н. В. Гоголя и «Бесы» Ф. М. Достоевского.[11] Как известно, муха в народной культуре выступает как своеобразный монадообразный элемент, поведением которого обусловливается изменение форм существования человека (чередование сна и бодрствования, жизни и смерти) и природы (чередование времен года, погоды и непогоды). Например, наступление зимы манифестируется выражением «белые мухи полетели»; при переходе от летнего к зимнему природному циклу совершался обряд «похорон мух», муха способна вызвать безумие (ср. «какая муха его укусила»), истерическую болезнь — икоту (см. тексты №362— 365). На понятийном мифологическом уровне муха метафоризирует изменение состояния, на языковом — своевольную, безумную мысль и слова, на литературном — новый поворот в событиях, судьбе героя. У Гоголя в «Мертвых душах» мухи настойчиво присутствуют при пробуждении Чичикова в доме Коробочки, когда так отчетливо сформировались планы героя. Свидригайлов в «Преступлении и наказании» Достоевского перед самоубийством машинально начинает ловить одну из мух, которые «лепились на нетронутую порцию телятины».[12]
В мировой традиции муха как существо, паразитирующее на мертвечине и зарождающееся в ней, имеет древнюю понятийную и символическую связь с потусторонним миром и царством дьявола. Имя носителя мирового зла Вельзевул этимологизируется на основе древнееврейского как «повелитель мух». И, очевидно, есть глубинные мифологические основания появления мухи в сюжетно значимом моменте романа «Бесы» в главе «У Тихона»[13] или в стихотворении Н. Клюева: И «в нигде» зазвенит Китоврас, | Как муха за зимней рамой.[14]
Паук в народной мифологической традиции связывается с идеей очищения от грехов («если кто паука убьет, сто грехов ему простится») или, наоборот, с увеличением их бремени («паука нельзя убивать — грех») (в этом случае мы имеем: дело с явлением мифологической антонимии). В «Бесах» красный паучок на листке герани является Ставрогину как знак греха, преступления, как напоминание о случившемся.[15] Паутина как символ народной модели мира и паук как символ вечности проступают в сознании Свидригайлова в «Преступлении и наказании»: «Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится».[16] Космогоническая семантика паука и паутины обнаруживается и в философско-символических стихах Зинаиды Гиппиус: «Я в тесной келье — этом мире, | И келья тесная низка. | А в четырех углах четыре | Неутомимых паука. | Они ловки, жирны и грязны. | И все плетут, плетут, плетут ... | И страшен их однообразный | Непрерывающийся труд».[17] Подобные реминисценции возникают у автора и воспринимаются читателем, очевидно, на подсознательном уровне. Знание же конкретной мифологической семантики образов, мотивов, коллизий позволит расширить и углубить восприятие мифологического подтекста произведений различных уровней культуры.
В последние десятилетия по страницам газет и журналов пронесся настоящий тайфун публикаций о различных непознанных явлениях. В современном обществе и именно в той его части, которую можно назвать вполне цивилизованной, образованной, даже в научных и околонаучных кругах, в настоящее время бытует множество рассказов о параномальных явлениях, событиях, существах, не укладывающихся в рамки привычной, обыденной действительности, противоречащих тем устоявшимся практическим взглядам на жизнь, которые устанавливались в течение тысячелетий. В 80—90-е годы XX в. получают широкое развитие — даже в России — оккультные науки, парапсихология, астрология, открываются школы колдунов и знахарей, волнующе таинственной остается тематика НЛО и контактов с обитателями космоса.
9
Бернштеин Д. К. Произведения архитектуры как мифологическая проекция заговора // Этнолингвистика текста: Семиотика малых форм фольклора: Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму / Отв. ред. В. В. Иванов. М., 1988. Вып. 2. С. 54.
10
Шиндин С. Г. О содержательной близости некоторых архаичных представлений и индивидуального поэтического мира // Там же. С. 26—27.
11
Терновская О. А. Об одном мифологическом мотиве в русской литературе // Вторичные моделирующие системы / Отв. ред. Ю. М. Лотман. Тарту, 1979. С. 73—79