Киборг покачал головой.
Иванихин вздохнул.
— Так я и думал, что не ответите. А скажите хоть, у меня-то в жизни были такие мгновения? Настоящие?
— Были, — бросил Черный человек и отвернулся.
Некоторое время Иванихин ждал продолжения, но молчание длилось, и он вдруг отчетливо понял, что получил обещанный ответ.
На один вопрос.
В скобках прописью — один. Все. Точка.
Терминатор сидел совершенно неподвижно, без признаков дыхания. Не то заснул, не то выключился — кто их, кибернетических организмов, знает?
Иванихину захотелось крикнуть: «Нет, не считается! Я не то хотел спросить! Конечно, были, я и сам знаю, что были.
А — будут?» Впрочем…
На этот вопрос ответ Терминатора тоже годился.
«Будут?»
«Были».
Иванихин стиснул зубы. Да, ловко они его… Или — он сам себя?
Неважно. Один выход у него все еще есть. Пусть жизнь — на годы вперед — истрачена напрасно. Пусть череда неправильных выборов загнала его в ловушку. Есть, есть законный вариант безвозбранно заняться тем, чем хочется!
— Сдаю свое время, — твердо заявил Иванихин. Принимайте, что ли.
— Эх, Сергеич… — Киборг ожил и с непонятной грустью покачал головой. — Тихая ты букашка… Сколько сдаешь?
— До пенсии! — мстительно сказал Иванихин. — Хватит, поиздевались вы надо мной. Я все понял! Шаг влево, шаг вправо — пять лет расстрела и доской с гвоздями по морде. Так, да? А если я не хочу выбирать? Если я хочу просто жить, и чтобы меня не трогали. Разве я много прошу? — Иванихин сердито и требовательно уставился на Терминатора. — До пенсии, — повторил он с напором. — То есть до… это какой тогда год будет? В общем, до того времени, когда мне исполнится шестьдесят, плюс еще месяц. И не надо меня отговаривать! Я сам прекрасно по…
— Принято, — сказал Черный человек. Неестественно ярко вспыхнула лампочка — и погасла. «Перегорела, — отметил Иванихин. — Дело житейское…»
Кто-то тряс его за плечо. Очень настойчиво тряс. И безжалостно.
Иванихину потребовалось усилие, чтобы поднять голову.
Оказывается, он заснул, сидя за столом. Шея затекла и сильно болела. Еще болела спина. Ныло сердце. Саднили легкие. На первое же движение тупой болью отозвался правый бок — печень, что ли? Иванихин коротко застонал.
— Ты чего, дед? Болит что? — Голос был женский, молодой, деловитый. Сочувствия в нем не слышалось ни на копейку.
Иванихин с трудом сфокусировал взгляд.
Незнакомке было лет двадцать, не больше. А то и меньше. Она разглядывала его со слегка брезгливой жалостью, как дохлую мышь. Удостоверившись, видимо, что кусаться он не станет, девушка небрежно сдвинула посуду на кран стола, взгромоздила на него большую клеенчатую сумку, а сама лихо уселась верхом иа табурет.
«Интересно, откуда она взялась на моей кухне? Кто она вообще такая?»
Язык пребывал в анабиозе, и шевелиться согласился только с третьей попытки.
— Т-ты кх… хто? Откх… откуда?
— Опять пил, — констатировала незнакомка. — Ксюха я. Ксения. Твоя любимая внучка. Ты бы, дед, выгружался бухать. Тебе это уже не но патчу.
— П-пил? — попытался удивиться Иванихин. — П-пычему? Он как-то не помнил, чтобы пил. Если на то пошло, он вообще мало что помнил. Но тело и душа, приняв вопрос на свой счет, однозначно ответили: да, пил. И еще как пил! То, что он постепенно начинал чувствовать, выглядело как худшее из похмелий в его жизни.
Болело все. В общем и в частностях.
Тошнило.
Пустыня рта взывала к орошению — но мысль о том, чтобы встать и налить себе воды, ужасала.
В потревоженный мозг стали поступать данные. Мозг противился, орал, что ему самому плохо, ворочался в тесном черепе, давил изнутри на виски и затылок…
Иванихин закрыл глаза.
— Держи, дед! — Ксения совала ему в руку стакан, где плавали, шипя и растворяясь, две таблетки.
«Вода!»
Иванихин сделал осторожный глоток. Прислушался. Жидкость шла внутрь с трудом, но на пользу.
— Опять с Черным человеком общался? — сердито спросила Ксения. — Ты, дед, меня уже затоварил своими свопами.
«С Черным человеком?!» — Иванихин поперхнулся последним глотком, закашлялся. Остатки таблеток мерзко заскрипели на зубах.
Ксения от души треснула его меж лопаток.
— Легче? — искренне спросила она.
— Не выживу, — признался Иванихин. Девушка пытливо заглянула ему в лицо.
— Ладно, ты пока тут посиди, — рассудила она. — Если что — зови.
Ксения легко забросила на плечо свою необъятную сумку. Уже на пороге кухни она обернулась.
— Да, дед, я у тебя поживу немного. Мы с матерью опять погрызлись.
И вышла, не дожидаясь ответа. Впрочем, она вовсе и не спрашивала иванихинского согласия, а ставила его перед фактом.
«Да что тут происходит, в конце концов? Кто-нибудь мне объяснит?!»
Иванихин оперся обеими руками о столешницу, попытался встать, не преуспел и со стоном рухнул обратно. От усилия в раскаленном мозгу что-то лопнуло, словно волдырь, — и он вдруг вспомнил, почему вчера так надрался, что заснул в кухне за столом.
Хоронили Савельева.
Савельев, тщедушный и маленький, непохожий на себя живого, лежал в большом, не по размеру, гробу. Лида со слезами рассказала Иванихину, что Савельев сам заказал себе гроб пару лет назад, еще до болезни, «Всегда был такой обстоятельный, — всхлипывала она. — Все заранее планировал…» Лида с Савельевым сошлись еще до того, как Иванихина уволили, и прожили вместе лет двадцать или около того.
Иванихин с ужасом смотрел на покойного Савельева и с еще большим ужасом — на седую старенькую Лиду и прочих бывших сослуживцев, которых не видел много лет. В их глазах он видел отражение себя самого. Такого, каким стал.
Он малодушно покинул кладбище, не дожидаясь окончания похорон.
Привычно зашел по дороге домой за бутылкой водки, подумал — и взял две. На всякий. За добавкой-то послать некого будет. Иванихин давно уже пил один.
Первую бутылку он вчера выпил почти не пьянея. Или, во всяком случае, ему так казалось. Воспоминание о Савельеве в гробу все не отпускало, никак не смывалось алкоголем. Мысли были четкие и отстраненные. Вернее — одна-единственная мысль. «А жизнь-то твоя — прошла», — словно произнес внутри Иванихина чужой голос.
— Жизнь прошла, — повторил Иванихин вслух, но слова были бумажными, легкими, столько раз сказанными до него, что протерлись от употребления, как ветхая купюра. Они не выражали того, что он чувствовал.
Прошла. Жизнь. Его. Не чья-нибудь — его! Как — прошла? Зачем? Почему?
Иванихин выпил еще, закрыл глаза и попробовал сформулировать иначе.
— Пока я тут отвлекся, — медленно проговорил он, — кто-то прожил мою жизнь.
Стало жутко.
И, как всегда, когда Иванихин пил в одиночестве, возникло ощущение чьего-то присутствия за спиной. Если обернуться, выяснялось, что там никого нет. Но если не оборачиваться, ощущение нарастало. Казалось, что некто вполне материальный, просто очень вежливый, внимательно слушает Иванихина, стоя у него за плечом. Иногда как бы дуновение чужого дыхания касалось иванихинского загривка, иногда ему казалось, что незнакомец отбрасывает легкую тень…
Хотя — почему «незнакомец»? Иванихин давно прозвал его для себя Черным человеком. Это имя будило в нем какой-то странный отзвук. Что-то из прошлого… или будущего?
Черный человек был прекрасным собеседником. С сыном, с бывшей женой, с невесткой, с внучкой, с приятелями и собутыльниками — со всеми нужно было говорить о них. И только с ним, с Черным, Иванихин мог поговорить о себе, о своей жизни.
Которая, как оказалось, прошла. Раз — и нет ее. Закончилась.
Впрочем, ни на что особо Иванихин пожаловаться не мог. Жизнь как жизнь, все как у людей. Вот разве что короткая получилась и бестолковая… Так это тоже, наверное, у всех так.
Иванихин вспомнил, как он вдруг встрепенулся лет после сорока — это когда обнаружил, что Толик как-то незаметно закончил лицей, поступил в университет и собирается жениться. Не прошло и года, как Иванихин заглядывал в коляску к сладко спящей Ксюшке, честно и безуспешно пытался припомнить, как выглядел Толик в ее возрасте, и удивлялся: «Я — дедушка? Я?» Тогда он остро почувствовал, что жизнь идет — и проходит. Засуетился, хотел было что-то в своей судьбе изменить…