Все эти образы объединяет между собой представление о китайцах как о гигантской монолитной человеческой массе — людях, которых можно вообразить одномоментно обращающимися в христианство, одновременно покупающими машины западного производства, в унисон превращающимися в коммунистов или же одновременно подпрыгивающими в воздух. «Есть ощущение, — написал в 1894 году американский миссионер Артур Хендерсон Смит, — что каждый китаец как бы воплощает собой всю свою расу в уменьшенном размере».
Вы вряд ли часто услышите такое о представителях западной цивилизации. Сейчас в мире насчитывается более 300 миллионов американцев и более 700 миллионов европейцев, но вам не найти упоминаний об «американских миллионах» или о «европейских миллионах». И это, кажется, совсем неплохо, что мы отличаем западных людей друг от друга. Давайте теперь взглянем на посвященную Китаю литературу периода, предшествовавшего Второй мировой войне, и на стереотипы, встречающиеся на каждой странице. Снова и снова нам попадаются описания китайцев как существ с «желтой кожей» и «раскосыми глазами», как если бы черты и выражение лица были одинаковыми у всего населения. И дело не только в расизме Запада. Интересно, что если китайцы представляются гомогенной массой, то, например, индийцы, бразильцы или русские воспринимаются иначе. Мы склонны постоянно подчеркивать бесконечное многообразие, присущее этим народам. Нам известно, что существуют черные и белые бразильцы, а также бразильцы со всеми другими промежуточными оттенками кожи. Мы знаем, что в Индии проживают индуисты, мусульмане и сикхи. Мы осведомлены о глубоком различии между москвичом и сибирским оленеводом. Китай же, напротив, всегда воспринимался как нечто совершенно монолитное.
«Величественнейшая часть мироздания»
Конечно же, оценки Китая внешним миром нельзя свести к одному лишь недоброжелательству или к тому, что социологи обозначают термином «othering» — «Другие», противопоставляя «нас» и «их». Далеко не все отзывы о Китае строятся на бездумных стереотипах. На другом полюсе мы видим мощное притяжение, отчетливое стремление понять. Нельзя игнорировать факт, что порой все относящееся к Китаю воспринималось как нечто замечательное.
В тринадцатом столетии Марко Поло, первый европеец, много путешествовавший по Китаю и оставивший об этом записки, восхваляет в них императора, который, по его мнению, «превосходит любого суверена, который когда-либо царствовал в мире или царствует сейчас». Средневековые европейцы зачитывались мемуарами Марко Поло, которые после первого издания книги в 1300 году были переведены на многие языки.
В последующие века притягательность Китая еще более возросла. «Величественнейшая часть мироздания [и] местонахождение самой блистательной во всех отношениях империи из когда-нибудь существовавших под солнцем», — такое восторженное описание оставил испанский миссионер семнадцатого столетия брат Доминго Наваррете. Немецкий ученый Готфрид Лейбниц полагал, что «трудно переоценить то, насколько превосходно китайские законы, по контрасту с существующими в других государствах, ориентированы на достижение общественного спокойствия и поддержание порядка в стране, так чтобы жизни людей, насколько это только возможно, не мешали никакие нарушения». Что же касается Вольтера, французского властителя дум эпохи Просвещения, то для него Китайская империя была попросту «лучшей из всех когда-либо существовавших на свете».
Многим мыслителям XVIII века Китай представлялся территорией, которой управляли великодушные философы-монархи, где ученость при назначении чиновников ценилась больше, чем родовитость; царством, где правил ум, а не сила. Физиократы, представители французской экономической школы, считавшие, что процветание нации определяется качеством земли, на которой она обитает, также относились к Китаю с чрезвычайным почтением.
Более того, эти китаефилы вовсе не были эксцентриками на обочине интеллектуального ландшафта своего времени. Были времена, когда китайской моделью вдохновлялись западные монархи. В 1756 году, когда идеи физиократов находились в расцвете, французского монарха Людовика XV убедили совершить в Версале традиционный для китайских императоров ритуал весенней пахоты. Спустя примерно десятилетие такой же церемониал совершил и австрийский император. Европейский высший свет пережил бум увлечения шинуазри — моды на все китайское. Построенный в XVIII веке королевский павильон в Брайтоне, приморская резиденция принца-регента на восточном побережье Англии, своими луковичными куполами напоминает снаружи архитектурные фантазии времен индийских Моголов. Однако же внутри дворца комнаты оклеены обоями с китайскими орнаментами, по углам среди пышных украшений сверкают позолоченные китайские драконы. Это несомненное свидетельство восхищения китайским искусством, несмотря даже на грубую ошибку с точки зрения китайской архитектуры: смешение драконов с резными змеями.