Слух об аресте Япончика моментально распространился по всей Одессе. Через 30 минут к зданию контрразведки сбежались и съехались на конных пролетках вооруженные налетчики. Они перегородили улицу вокруг здания контрразведки биндюгами и фаэтонами. Несколько человек подошли к часовым и попросили передать их начальнику, чтобы к ним вышел Мишка, с которым они хотели бы срочно поговорить. Фактически это был ультиматум, причем превосходство в силе было явно на стороне нападавших, которых было не только в несколько раз больше, но которые были до зубов вооружены. Помимо револьверов у них еще были гранаты.
Тем не менее генерал Шиллинг не хотел и слышать о том, чтобы отпустить Мишку. Его подчиненные призвали генерала изменить свое решение и предупредили, что в случае нападения бандитов долго сопротивляться им они не смогут. По-видимому, генерал представил себе, как будет выглядеть срочное донесение в ставку командующего о том, что здание контрразведки захвачено бандитами, и какие после этого последуют организационные выводы в отношении него, и дал приказ отпустить Мишку.
Мишка демонстративно медленно вышел на порог здания. Было очевидно, что он наслаждается своей победой, и на глазах у ошеломленных часовых и многочисленных зевак раскланялся со всеми и, неторопливо сев в ожидавшую его пролетку, умчался прочь. Бандиты с радостными криками, свистом и улюлюканьем двинулись за ним.
Когда началась Февральская революция 1917 года, Мишке было двадцать шесть лет. В момент расцвета его преступной деятельности ему исполнилось двадцать девять. По описаниям очевидцев это был коренастый, хорошо развитый физически от природы узкоглазый щеголь, который ходил обычно в ярко-кремовом костюме и желтой соломенной шляпе канотье, с галстуком-бабочкой «кис-кис» и букетиком цветов в петлице. При этом он слыл отчаянным сластеной. Часами Мишка просиживал в том же кафе «Фанкони» и поглощал одно пирожное за другим. Сладкое, может быть, в силу его молодого возраста никак не сказывалось на его фигуре, он был крепок физически и хорошо пропорционально сложен.
Следует отметить, что в какой-то момент Мишка хотел было помириться с генералами Белой армии и даже послал вежливое письмо военному губернатору А.Н. Гришину-Алмазову (1880–1919, покончил с собой, когда пароход, на котором он должен был следовать в сторону А.В. Колчака, был захвачен красноармейцами): «Алексей Николаевич! Мы не красные и не белые. Мы черная масть. Оставьте нас в покое, и все будут довольны. Готов выслушать ваши условия». Наверное, он решил, что белые пробудут в Одессе достаточно долго, а любой мир лучше войны. Кроме того, как было показано выше, Мишка умел ладить с любой властью. Однако ответа на его предложение не последовало. Скорее всего, руководители добровольческой армии хотели бы поймать и осудить Мишку, а еще лучше расстрелять его на месте без суда и следствия, однако необходимых сил для этого у них не было. Вступать же с ним в какие-либо, пусть даже неформальные, соглашения, наверное, Гришин-Алмазов посчитал недостойным себя и той власти, которую он представлял. Об А.Н. Гришине-Алмазове следует сказать два слова. Он прославился в тридцать восемь лет тем, что организовал и возглавил Белое движение в Сибири. При этом отличался особой жестокостью. Поначалу это приносило свои плоды, но в дальнейшем привело только к озлоблению среди мирного крестьянства и, как следствие, череде восстаний как вне, так и внутри армии, которая становилась неуправляемой и небоеспособной. В ноябре 1918 года Гришин-Алмазов при поддержке артиллерии французской эскадры занял Одессу, выбив из города отряды петлюровцев, которых возглавлял атаман Григорьев. Атамана Григорьева ненавидели еще больше, чем Гришина-Алмазова, поскольку Григорьев отличался «махровым» национализмом (и это в интернациональной по определению Одессе!) и еще большей жестокостью, чем и белые, и красные, вместе взятые. Кроме того, у Япончика были личные причины ненависти к петлюровцам и атаману Григорьеву, потому что именно его люди ограбили усадьбу Мейера Герша, а самого одноглазого Герша убили. Япончик, узнав о нападении, бросился со своими бандитами (которых он, быстро сориентировавшись, скромно назвал «силами самообороны») на помощь своему учителю, но опоздал. Таким образом, поскольку атаман Григорьев был врагом Гришина-Алмазова, Япончик решил, видимо, что враг моего врага — мой друг. Но просчитался.