Шаткость версии о том, что империя стала жертвой разветвленного, заранее спланированного заговора, не останавливает мифотворцев. У них есть резервный миф, реабилитирующий самодержавие — революция стала стечением случайных обстоятельств. Вообще-то снабжение Петрограда было организовано отменно, население хорошо питалось. Но вот случайные снежные заносы помешали вовремя прийти эшелонам с хлебом. Этим воспользовались хулиганствующие элементы, которые устроили беспорядки. В народе от этого начался массовый психоз. Тут как раз подоспели либеральные, масонские и прочие заговорщики, поднявшие войска на бунт. А вот если бы не заносы и хулиганы — Империя выиграла бы у Германии войну, захватила бы проливы в Средиземное море и жила бы долго и счастливо.
Во время войны в России обострился социальный кризис, сложившийся еще в начале века. В 1917 г. ситуация вновь, как в 1904–1905 гг., стала революционной. Причины недовольства были теми же, что и в 1905 г. — аграрный кризис, тяжелое социальное положение рабочих, отказ режима делиться властью с предпринимателями и интеллигенцией, военные неудачи. Но на этот раз война обострила социальный и политический кризис в гораздо большей степени. За время войны цены выросли в среднем в 3,7 раза. Уровень жизни в среднем упал на четверть. Но это — в среднем. Положение низов обострилось до крайности.
Царское чиновничество пыталось бороться с производственным кризисом, но от этого становилось только хуже. В конце 1916 г. царский министр А. Риттих утвердил твердые цены на хлеб и нормы их продажи государству по губерниям (тогда и прозвучало впервые страшное слово «продразверстка»). Но это не помогло. Правительство не имело аппарата для изъятия хлеба, а хлеботорговцы не торопились продавать его по твердым ценам. Так что заготовить удалось четверть от запланированного.
Не было и аппарата распределения заготовленного хлеба. Чиновники ревниво боролись с земцами и городским самоуправлением, вместо того, чтобы опираться на них. В итоге в России впервые возник дефицит дешевого хлеба.
В обращении к царю председатель думы Михаил Родзянко писал: «Население, опасаясь неумелых распоряжений властей, не везет зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встает во весь рост перед армией и населением»[45]. Кто в этом виноват? Масоны? Англичане? Отныне этот социально-экономический механизм будет потрясать страну вплоть до Второй мировой войны.
Эффективность государственного управления была крайне низкой, так как задачи, стоявшие перед обществом, усложнялись, а аристократически-бюрократическая система управления оставалась прежней. Чиновники с неохотой делились полномочиями с «общественностью», даже такой узкой и элитарной. Что до царя, замкнувшего на себя принятие наиболее важных решений, то он если и перетруждался, то не государственными делами. М. Родзянко вспоминает о диалоге с царем: «После одного из докладов, помню, государь имел особенно утомленный вид.
— Я утомил Вас, Ваше величество?
— Да, я не выспался сегодня, ходил на глухарей… Хорошо в лесу было…»[46]
Утомившись на охоте, Николай с трудом вникал в суть доклада.
Рабочие волнения в феврале начались внезапно, по стечению обстоятельств? Рассмотрим поподробнее эти обстоятельства.
9 января 1917 г. в Петрограде, Москве и других городах России прокатилась волна забастовок и митингов, приуроченных к годовщине «Кровавого воскресенья» 1905 г. К рабочим присоединились студенты. Демонстранты несли лозунги «Долой войну!», «Да здравствует революция!»
На этот раз Гельфанду не заплатили за организацию волнений. Уже стало ясно, что он ни при чем. Усиление волнений «низов» не могло не беспокоить российские власти. Но действовали они привычными репрессивными методами. 27 января полиция арестовала членов возглавляемой К. Гвоздевым рабочей группы при Центральном военно-промышленном комитете. Представители рабочих организаций были «виноваты» лишь в том, что выдвинули план «мирной революции», которая должна совершиться «не нарушая спокойствие жителей», «не вызывая полицию на насилие»[47]. Но само слово «революция», стремление к изменению существующего строя, в глазах режима уже было преступлением. Вместо того, чтобы вступить в диалог с рабочим движением, правительство и полиция провоцировали конфронтацию. Они подрывали стабильность сильнее всяких масонов.