— Вот как? — спросил Юрий Петрович.
— Так ведь с организации и управления наша промышленность и начиналась. Я могу вспомнить… многое могу вспомнить… — Иван Алексеевич раскраснелся, блеклые его глаза обрели блеск и посверкивали сквозь круглые очки в металлической оправе… Но Юрию Петровичу сделалось скучно, и он уже стал прикидывать, как бы повежливее уклониться от неинтересных ему стариковских воспоминаний. Но Иван Алексеевич уже не мог остановиться: — Раньше инженер широко думал. А сейчас не то… Инженер не тот, Теперь он сам со своего места убегает и идет туда, где меньшая подготовка нужна, лишь бы больше платили. — Иван Алексеевич повернулся всем корпусом, в сторону Звягинцева. — Вот хоть Виктора Кирилловича возьмите… Спросите его, почему он, сменный инженер, в вальцовщики сбежал?
— Ну зачем уж так, Иван Алексеевич, — пробубнил Звягинцев и вдруг рассердился, с силой воткнул перочинный ножик в крышку тумбочки: — Как хочу, так и живу. Мне в вальцовщиках — самый раз. Да, платят больше. И оттрубил свое — уходи! — вызывающе воскликнул он; в словах его чувствовалась насмешка.
Но Иван Алексеевич не понял ее, постучал себя по голове и сказал сердито:
— Ну конечно, и напрягаться не надо.
Звягинцев усмехнулся тонкими губами, покачал головой:
— Напрягаться, Иван Алексеевич, везде надо. А у стана особенно. Да ведь суть дела не в том… Для вас «инженер» вроде бы дворянский титул. Честь мундира и тому подобное. А если мне в вальцовщиках интересно, а в сменных вовсе не интересно? Тогда что? В вальцовщиках я мастер, я сталь прокатываю, и от меня зависит, какой она будет. А в сменных я регистратор чужой работы. Есть люди — им такое нравится, мне — нет. И никакие ваши упреки на меня подействовать не могут.
— А что же может на тебя подействовать?
— Только интерес, Иван Алексеевич, только он один! — Теперь Звягинцев говорил уверенно, покровительственная усмешка кривила его губы. — Или вам не понятно: работа должна быть интересной… Вон у инструментальщиков ввели полуавтоматы, чтобы им труд облегчить, а они оттуда почти все сиганули. Там настоящие ребята были. Полуавтомат клепает себе по шаблонам, и все, и ты вроде бы к нему приставка. Не ты им командуешь — он тобой. А когда его не было, пойди голову поломай, как детальку выточить. Был интерес — была работа, нет интереса — шиш с маслом, простите… Только не говорите мне, мол, «дали новую технику, она труд людям облегчила». А ничего она не облегчила. Упростила — это да, но лишила людей главного — возможности думать. А настоящая техника должна быть такой, чтобы человек рядом с ней не просто кнопки нажимал, а и мыслил… Прокатный стан — он такой…
— А что же по инженерной линии тебе неинтересно было?
— Я выбрал, где мне интересно… Был посредственным инженером. В цехе довольны были. Все делал, как велели. Им было хорошо, а мне плохо. А вальцовщик я — пойдите в цех, спросите… Первый класс вальцовщик, если хотите знать. Ну и на фига мне ваша должность?
— А ведь прав, шельмец! — неожиданно радостно воскликнул Иван Алексеевич и расхохотался, смех у него был густой, басовитый, и очки на его крупном носу подпрыгивали.
Но Звягинцев не повернул головы в сторону Ивана Алексеевича. Он смотрел на Юрия Петровича, видимо ожидая или ответа, или возражений. Молчание затягивалось. В это время дверь приотворилась, и в щель просунул голову тот юркий мужичонка, что взял у Юрия Петровича два рубля. Его быстрые глазки стремительно обшарили палату, наткнулись на Юрия Петровича и подали знак: давай, мол, сюда, все в порядке.
— Во, что я говорил! — обрадовался Иван Алексеевич, ткнув суковатой палкой в сторону двери. — Обязательный человек! Сказано — сделано. Имеете шанс, Юрий Петрович.
— Гуляйте без меня, — отмахнулся Полукаров.
— Это как же? Это не можно, — проканючил мужичонка.
— А ну давай двигай отсюда! — сорвался Звягинцев и угрожающе шагнул к дверям: — Кому сказал!
И когда мужичонка под смех Ивана Алексеевича захлопнул дверь, Звягинцев сказал брезгливо:
— Терпеть не могу алкашей. Во все дырки лезут, черт бы их побрал. — И тут же опять повернулся к Юрию Петровичу: — Как сделать, чтобы тебе на производстве интересно было, чтобы ты сам шариками все время ворочал, а не за тебя кто-то? Вот это и есть самое что ни на есть главное. Вот о чем тревога.