«Если почтой, то не срочно», — мелькнуло у Александра Петровича, и он, улыбнувшись, сказал:
— Уж прости, Дмитрий Афанасьевич, это потом. Ведь не сегодня же уезжаешь. Завтра сядем у меня в кабинете, поговорим. — И он бесцеремонно отвернулся от него, пошел к Кате, нежно взял ее под локоть.
— Да, да, пора, — кивнула она не столько ему, сколько Суконцеву и, пока шли в банкетный зал, сказала тихо: — Ты зачем с начальством отношения портишь?.. Грубый человек!
— Я с ним порчу, — склонившись к ней и касаясь губами ее волос, ответил он, — да он со мной не захочет. Еще случая не было, чтобы он с кем-нибудь когда-нибудь портил отношения.
— Когда я наконец сделаю из тебя человека? — Она хоть и бурчала, но по всему видно было — чем-то он ей сегодня нравился.
Так они вошли в банкетный зал, где уже накрыты были столы и стояли группами, покуривая, заводские начальники и инженеры прокатного цеха, того самого, где был смонтирован новый стан, и представители монтажного треста. Строителей Александр Петрович распорядился не приглашать, был на них зол. Дело в том, что именно из-за строителей в первые же дни произошла у него неприятность: немцы приехали в срок, как было обусловлено договором, и оборудование поставили вовремя, а строители на две недели задержали подготовку фундаментов; немецкие специалисты слонялись по городу, не знали, куда себя деть, их руководитель Дитрих Феддерсен, молодой, поджарый, спортивного вида парень, с веселыми серыми глазами, пришел к нему в кабинет в крайнем изумлении: неужели целая группа людей будет столько времени болтаться без работы? И еще больше удивился, когда Александр Петрович ему объяснил, что деньги, согласно договору, специалисты получат…
Александр Петрович тогда голос сорвал, особенно когда строители отрапортовали, что фундаменты готовы, а тот же Дитрих Феддерсен не мог начать «наброску» оборудования, так как в цехе было оставлено полно строительного мусора, не покрашены трубы; он не придирался, этот парень, он требовал то, что и должно быть, а строители просто так привыкли работать. Хорошо, выручили монтажники, трудились в полную силу, да и этот Дитрих не чванился, понимал: быстрее нужен стан, — показал себя толковым парнем, отличным инженером.
Александр Петрович поздоровался громко, сразу со всеми, и почти в то же время администратор ресторана возгласил от дверей:
— Клаус Крюльманд с супругой!
Александр Петрович тотчас поспешил навстречу гостям; Крюльманд и был одним из директоров фирмы. От дверей шел навстречу невысокий человек, в мягком сером костюме, и волосы у него были серые, мягкие, с белым, легким пушком у висков; несмотря на мешки под глазами, вид у него был бодрый, ухоженный; жена была выше его на голову, сухопарая и прямая, она радостно улыбалась, придерживая одной рукой соболью пелеринку, улыбалась так, словно была безмерно счастлива видеть Александра Петровича, и, пока директор фирмы и директор завода пожимали друг другу руки и местный фотограф щелкал камерой, администратор выкрикивал у дверей:
— Дитрих Феддерсен!
— Густав Шульц!
Заводские инженеры встречали гостей, вели к столу. Клаус Крюльманд ласково говорил что-то Александру Петровичу, Катя собралась было перевести, но он сделал ей знак — не надо, он и так отлично понимал эти обязательные слова благодарности. Когда все расселись за столом, Александр Петрович встал, держа бокал в руке и начал говорить то, что и должен был сказать в таком случае: на заводе рады были работать с немецкой фирмой, он надеется, что и дальше между ними будет развиваться сотрудничество, пошутил по случаю неполадок первых дней. Он старался говорить неторопливо, чтобы Кате легче было переводить, и на эту тему пошутил — мол, как хорошо иметь жену-переводчицу. Он мог бы дать возможность произнести первый тост Суконцеву, все-таки главный инженер объединения, должность, равная той, что занимал у себя в фирме Клаус Крюльманд, но подумал, что Суконцев слишком уж все произнесет официально, да тот, судя по всему, не стремился к речам, а может быть, в душе и рад был, что Александр Петрович все взял на себя.
Обед потек своим обычным путем, все говорили вежливые слова, и Александру Петровичу с каждой минутой становилось все скучнее и скучнее, и постепенно этот серенький, аккуратненький человек с мягкими губами, в уголках которых угадывались брезгливые складки, Клаус Крюльманд, становился ему неприятен, хотя ничего, наверное, неприятного в нем не было. «А ведь этот мужик воевал… — подумал Александр Петрович. — Вот Дитрих не воевал, а этот…» Странно, сколько он раньше здесь, на заводе, ни работал с немцами, они не вызывали у него ассоциаций с войной, немцы были для него иностранными специалистами, как французы, англичане, японцы, и он вел с ними дело, прежде всего думая об интересах завода, заботясь, чтобы оборудование, которое они поставляли, было смонтировано в срок и хорошо бы работало; с немцами никогда никаких неприятностей не было, вот с французами были: они как-то прислали некомплектную травильную линию и все пытались свалить на монтажников, пришлось обращаться в экспертную комиссию, чтобы уладить дело; нет, немцы ни в чем никогда не подводили завод, и Александр Петрович принимал их как хороших работников и вот только сейчас подумал о войне… «Наверняка в России побыл», — и как только подумал, так сразу же и спросил: