Он рассказывал, а голос оставался ровным, будто он и не о своем давнем говорил, а читал докладную записку, и от этого становилось еще страшней.
— Это на всю жизнь… Я думаю: всякие народы воюют, и всегда были кровь и огонь… Однако же такого… Все я понимаю: и то, что время теперь другое, и что вместе работаем… Может, когда мы все умрем, кто своими главами видел, тогда… проще, что ли, будет…
Пронзительная жалость к этому нескладному на вид человеку охватила Александра Петровича, он одной рукой обнял Суконцева, притянул к себе, а другой налил водки, боднул Суконцева в щеку головой.
— Не надо, Дмитрий Афанасьевич… Давай мы с тобой, чтоб все хорошо было…
— Хорошо и есть, — сказал тот хмуро.
— А ну-ка, дай мою музыку! — попросил Александр Петрович Катю.
Катя встала, вынесла из соседней комнаты гитару, кинула ее мужу, тот подхватил на лету; гитара была старая, обшарпанная; Александр Петрович попробовал струны, подтянул их и ударил всей пятерней по ним, а потом перебрал с нежностью и негромким голосом запел: «Куда ведешь, тропинка милая, куда ведешь, куда зовешь?..» И с новой строки вступила Катя, она легко вошла в песню и, подперев подбородок ладошкой, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, потянула: «Кого ждала, кого любила я…» Суконцев слушал, наклонив голову, вращая в толстых пальцах рюмку, и глаза его ушли куда-то совсем вовнутрь себя.
Александр Петрович закончил песню и, все еще перебирая струны гитары, заговорил так же негромко, как и пел:
— А я, Дмитрий Афанасьевич, лихо воевал и везуче… Два раза только и царапнуло, да и то оклемался. В полковой разведке был, потом в корпусной, мал-мало Героя не схватил, а так орденов — полна грудь. В газетах обо мне писали, байки слагали. Столько на брюхе исползал, «языков» натаскал. Девки по мне страдали. А я их боялся тогда, молодой был… Ей-богу, не хвастаю, очень лихо воевал.
— Он не хвастает, — подтвердила Катя. — Я с его однополчанами знакома, они такое рассказывают…
— А хотите, я вам сейчас цыганочку сбацаю? По-нашему, как в разведроте. — И он снова всей пятерней ударил по струнам. Вскочил и отбил чечетку на паркетном полу, выставил вперед плечо и, подыгрывая себе, запел: «Ехали цыгане, ой, да-и с ярмарки да-и-домой…» И пошел, пошел кругом, подпрыгнул, ударив обеими ногами одна о другую, и сразу почувствовалось, что он бывалый танцор… «Ех, да-и с ярмарки, да-и до-омой, да-и домой…» Он все ускорял темп чечетки и внезапно ахнул, но как-то утробно, и замер, но еще не упал, держал, прижимая к себе гитару. Тупая боль, словно ткнули концом палки, вспыхнула посреди живота, отдала в локоть правой руки, и заныли зубы. Он хотел крикнуть, но Катя и Суконцев вдруг выбелились, и снова по самому центру живота ударила боль, и он почувствовал, что падает, а еще через мгновение потерял сознание…
Вот так закончилось для Александра Петровича пятнадцатое февраля; через два с половиной часа после того, как потерял он сознание, часы отбили полночь.
3
Надежда Николаевна не стала пользоваться лифтом, а поднялась на третий этаж пешком; здесь, на лестничной площадке, была всего одна входная дверь, тогда как на других — по две; наверное, и тут когда-то была вторая — справа на стене образовались трещины, по которым можно было угадать, что еще один вход заделан. Она уверенно нажала кнопку звонка: давным-давно Надежда Николаевна перестала стесняться незнакомых квартир, еще с той поры, как переехала с Трофимом в Москву и ей пришлось некоторое время поработать в пункте неотложной помощи; эта работа приучила смело переступать чужие пороги и не удивляться тому, что ожидало за ними.
Открыли быстро, перед Надеждой Николаевной стояла женщина, но она не сумела сразу разглядеть ее, так как в прихожей горел яркий свет и лицо было в тени.
— Здравствуйте, — сказала Надежда Николаевна. — Я Соткина, приехала по телеграмме.
Женщина некоторое время молчала, потом, словно спохватившись, произнесла:
— Ах, да! Проходите, пожалуйста. — И поспешила взять из рук Надежды Николаевны чемодан, и, когда они вошли в большую прихожую с длинной вешалкой и множеством шкафчиков, Надежда Николаевна увидела, что эта женщина в очках молода и хорошо сложена, выглядит опрятной в джинсовом брючном костюмчике, и лицо у нее приятное — Надежда Николаевна любила такие лица, в которых не было ничего вызывающего, яркого, все очень естественно и просто.