Шергов неотступно следовал за Николаем Васильевичем, дублировал его приказы и распоряжения, словно боялся, что без этих его указаний в цехе не выполнят то, что считал необходимым Николай Васильевич; Шергов довольно быстро заметил, как мучается Николай Васильевич с Ельцовым, и поначалу принялся было покрикивать на начальника цеха, потом стал жалеть его, болезненно морщился, будто сам получал удары. «Так на кого же тут опереться? — размышлял Николай Васильевич. — Как же это так случилось, что здесь нет людей, готовых к такой работе?» Оставалось одно: расставить по местам операторов и начальников узлов, последовательно обойти их всех и проверить, как они готовы к завтрашнему дню. Когда Николай Васильевич отдал команду, чтобы все прошли на свои места, а Ельцов побежал проверять, как выполняется эта команда, Шергов сам заговорил о начальнике цеха:
— Понимаешь, Николай Васильевич, он ведь мужик крепкий, настоящий мужик, другого бы мы и не поставили…
Николая Васильевича поразил тон Шергова, в нем пробились заискивающие нотки, они так не подходили Шергову, что тот и сам смутился, откашлялся и вдруг рассердился:
— Он у нас лучшим начальником цеха был. Потому его и на этот кинули. — И уж совсем задиристо произнес: — Абсолютно честный человек!
— Разве я эти качества поставил под сомнение?
— Нет.
— Так зачем же об этом?
— Ельцова с этого цеха снимать нельзя, — твердо сказал Шергов.
Ах, вот как! — Николай Васильевич едва успел об этом подумать, а уж Шергов бросился на защиту Ельцова, хотя Николай Васильевич ничем своего намерения не выказал, зная, как сложна такая должностная перемена и вообще как трудно найти человека на такое место, но уж коль Шергов начал этот разговор, то надо было выяснить все дальше.
— Почему же его нельзя снимать?
— Он на этот цех жизнь положил, — убежденно сказал Шергов. — Мы его клюем, клюем, а он терпит. Но если посмотреть в корень… У него жена в больнице после операции помирала, а он тут оборудование принимал. Дважды за ним сюда приезжали, говорили: жена проститься хочет. А он цех не мог оставить. Конечно, я понимаю: эта история может выглядеть сентиментальной чепухой. Но рабочие ее тут вместе с Ельцовым пережили, и она на них очень сильно в свое время подействовала еще и потому, что Ельцов за каждого человека страдает. Между прочим, ни одного дня на бюллетене не был, а у него легкое прострелено. И не размазня он, не манная каша. Требовательный мужик. Его слушают. Как можно такого снимать.
— Хорошо, — кивнул Николай Васильевич, — вопрос ставится так: способен Ельцов руководить этим цехом?
Шергов ответил быстро, будто заранее подготовился к атому вопросу:
— Если найти ему помощника… Его опыт и знающий человек…
— А если не найдем?
— Найдем, — убежденно ответил Шергов. — Есть у нас тут один парень…
Ну вот, все объясняется очень просто. Шергов и сам понимал: рано или поздно возникнет разговор, что Ельцова надо снимать, и потому первым его затеял, — все-таки он был хозяйственником, и с немалым опытом.
— Тогда зачем же Ельцов, если есть такой парень? — спросил Николай Васильевич.
— Не волевой… Знающий парень, ему по уму и не такой цех под силу, но руководящего таланта в нем нет. Одним словом — не капитан.
— А Ельцов капитан?
— Вне всяких сомнений. Обязательно его надо сохранить.
— За чей счет? — сердито спросил Николай Васильевич. — За чей счет сохранять будем и почему именно на этой должности?
— Как это «за чей счет», — растерянно проговорил Шергов. — Он же не бездельничать тут будет.
— Но займет не свое место. Не так ли? Наверное, его можно сделать начальником службы в заводоуправлении, и он будет хорошим начальником, но это специальный цех, один из самых новых в стране, и здесь мало уметь, еще надо знать. Занять не свое место — это всегда сидеть на нем за чужой счет…
— Не совсем так, — проговорил Шергов, теперь он явно нервничал, торопливо поправлял очки двумя пальцами, потом приглаживал волосы, кепку он держал в другой руке, мял ее сильными пальцами. — Ведь до нынешнего дня был на своем месте…