Уйдя в свои мысли, он упустил момент, когда завязался спор между Павлом и Андреем, и очнулся в то время, когда Ризодеев, суетливо размахивая руками, сердито говорил:
— Ни фига подобного! Я поездил, посмотрел… это дребедень, что человек не меняется. Все, все в нем переиначивается. И любовь сейчас другая, чем была пятьдесят лет назад, и мораль, и отношение к жизни. Над вчерашней трагедией можно смеяться, а над комедией плакать. Да сами-то посудите: если человек неотъемлемая часть природы, то, преобразуя ее, человек преобразовывает и себя. Только так и возможно движение. А если не будет возрастать власть человека над собой, то и прогресса не будет. И хотите вы этого или нет, но новый человек рождается и у нас на глазах…
— Ну, и какой? — мягко спросил Павел.
— А черт его знает! Тут еще приглядеться надо. Все зависит от того, что будет признано общими ценностями, что примут за бесчеловечное…
Николай Васильевич, слушая их, почувствовал: все, о чем они говорят, ему неинтересно; он уже отвык от таких споров, в свое время довольно накричался при словесных схватках, порой до того, что и голос срывал, сейчас он мог признать нужность спора только по какому-нибудь конкретному поводу, да и то если необходимо было найти точный вывод, а все остальное, как говорят у них в министерстве, — «мятый пар», «молодежные посиделки»… Господи, и когда же это случилось с Николаем Васильевичем, что стал он пожилым человеком, когда же пролетели годы и что было в них?.. Он работал как шальной — вот что было в эти годы: чудовищное упоение работой; он поверил своему учителю Поповскому, когда тот увидел в нем организатора: «В науке вы, пожалуй, кое-чего добьетесь, ну, будете средним профессором, да у нас таких профессоров сейчас хоть пруд пруди, а вот организаторов — раз, два и обчелся, идите на производство, Коля, такая ваша задача: держаться на линии «наука — техника». Он ему поверил и пошел по этому пути, и многое, очень многое сделал, но все это были — дела, а сама жизнь где? Или она и состояла только в делах этих? Куда ушли годы, куда исчезли? А рядом звучали давно знакомые слова, их произносил Паша:
— …Все будет меняться: и природа, и техника, а суть человека неизменна…
— Ну, хватит!
Она сказала это негромко, но властно, и мальчики послушно примолкли, мальчики с уважением, как на старшую, смотрели на нее.
— Может, мы наконец выпьем за хозяина?
— Ну, ну, — погрозил пальцем Николай Васильевич, — какой же я тут хозяин…
— А все же… — она первая чокнулась с Николаем Васильевичем, потом потянулись остальные.
Он выпил, поставил рюмку и встал, чтобы взять с письменного стола новую пачку сигарет; как только он поднялся, то заметил — все трое сразу же насторожились; наверное, все это время, пока болтали, ждали: он вот-вот перейдет к тому главному, ради чего привез их сюда; значит, они так и не поверили в приглашение на вольную беседу. «Ну что же», — усмехнулся Николай Васильевич, содрал хрустящую обертку с пачки, закурил и, снова сев к столу, доверительно спросил:
— Но так, ребятки, кто же, по-вашему, может стать начальником колесопрокатного?
Он старался говорить шутливо, дескать, беседа у нас неофициальная, можно отвечать, а можно и уйти от ответа.
Но все трое были серьезны: Андрей настороженно оглядывал товарищей, Павел снял очки и, прикрыв слабые веки, провел несколько раз ладонью по лицу, Наташа разминала в пальцах сигарету, она внезапно вскинула голову, чтобы ответить, но Андрей опередил ее.
— Она! — воскликнул он, быстро кивнул в сторону Наташи и добавил строго; — Латышева!
Николай Васильевич решил не менять полушутливого тона, спросил с усмешкой:
— Доводы?
Андрей вытянул над столом раскрытую ладонь и, загибая пальцы, произнес:
— Хорошая инженерная школа — раз, плюс волевое начало — два, плюс спокойный характер — три…
— Минусы?
— Женщина, — с улыбкой вставила Наташа.
— Раз, — загнул палец Николай Васильевич.
Но Андрей не принял шутки, внезапно рассердился:
— Чепуха! Предрассудки!
И Николай Васильевич, глядя в его черные глаза, подумал: «А что-то в этом парне — шерговское», но что же именно — определить не смог и тут же усмехнулся над собой: ведь внешне ни одной схожей черты.
— Ну, а вы бы, Андрей, потянули?
Ризодеев тут же скривился, как в цехе, когда его представлял Шергов, ямочки образовались на его смуглых щеках, он протянул:
— Не могем… Зелены, батенька. Не по нас бечева…
— Ну, а если серьезно?
— А если серьезно… то нет у меня такой школы, как у Латышевой. Со временем будет, а сейчас нет.