Чарующий кофейный аромат
Ситуация сложилась аховая: денег мало, заказов нет. Впору почитать Чернышевского — «Что делать?». И тут я почти случайно встретил режиссера Андрея Кончаловского.
Он тоже искал себе работу во Франции. Жил несколько лет в Париже и ничего не мог найти. Это очень сложно. Никакие режиссеры не нужны. Он всем показывал свою великолепную «Сибириаду», эпохальную картину, прекрасно владел французским и английским. Но ничего не мог сделать.
Раньше мы с ним знакомы не были, только знали друг друга по именам. Есть такой Кончаловский, есть такой Зацепин. Я не говорил Андрею, что ищу работу. Рассказал, что у меня была работа с Войтехом Ясным, но он уехал. И я теперь не знаю, что делать. Наверное, буду возвращаться в Россию. Он сказал:
— Не торопись, еще будет возможность. Будет у меня работа, я тебя приглашу. И студия у тебя будет, и все будет!
Окропил мои изрядно подувядшие надежды радужными брызгами живой водички.
А вскоре Андрей позвонил и сказал, что будет снимать рекламу кофе. И предложил написать музыку. Я с удовольствием согласился и написал несколько тем. И еще показал ему песню «Небо мое» с Ободзинским. Она ему понравилась.
— Давай, — говорит, — сделай эту тему!
А музыки требовалось всего двадцать девять секунд. Я написал, походил к нему на съемки.
Мост Александра III, 1984 год
Там героиня ролика выныривала из бассейна, ей подносили чашку дымящегося кофе, в которую до этого ассистент усердно задувал сигаретный дым. Выходило очень эффектно. Правда, запах был ужасный, но дама улыбалась: какой кофе!..
Музыка получается анонимной, отдаешь ее — и все, тебя вроде не существует, но ты получаешь три тысячи долларов. Хотя настоящему французу заплатили бы пять. За двадцать девять секунд.
Я записал несколько тем на кассету и отдал музыкальному редактору, с которым общался. Мало ли, может, позовут… Хотя Кончаловский сказал, чтобы я даже не пытался: туда не попадешь никогда. Хорошая у тебя музыка или плохая — путь закрыт!
Так и получилось. Меня никто потом не позвал.
Я был очень благодарен Андрею. У меня появились хоть какие-то деньги на жизнь. Я пошел в советское консульство и подал заявление на возвращение в Россию. Это было 3 мая, кажется, 1984 года.
Спрашиваю:
— Когда можно ждать ответа?
Мне какой-то Сергей Иванович отвечает:
— Через два месяца.
Прихожу через два месяца. Сергея Ивановича уже нет, сидит какой-то Иван Сергеевич.
Говорю:
— Иван Сергеевич, я тут оставлял письмо Сергею Ивановичу. Прошло два месяца…
А он мне очень ласково:
— Ну что вы, два месяца!.. Такого не бывает. А какое, кстати, письмо?
Открывает ящик стола, а там мое заявленьице! Как лежало, так смирехонько и полеживает. Никто его никуда и не отсылал.
— Что вы, Александр Сергеевич! — повторяет добрейший Иван Сергеевич. — Два месяца — это нереально. Полгодика, год — другое дело!
Музыка получается анонимной, отдаешь ее — и все, тебя вроде не существует, но ты получаешь три тысячи долларов. Хотя настоящему французу заплатили бы пять. За двадцать девять секунд.
Сразу вспомнился Гоголь. Сколько времени пролетело с тех пор, а все так же мило и приятно.
Мои французские друзья очень удивлялись тому, что меня не пускают на Родину, к себе домой. Нет логики? А может, у меня полно тайных сведений? Может, я шпион? Приеду и все передам кому надо. А так, глядишь, годик пройдет, моя секретная информация устареет… Есть логика, есть!
Прошло полтора года. Раздалась команда: «Запускайте Берлагу!..»
А я ведь рассчитывал, что уеду через пару месяцев, как обещали, поэтому от каких-то предложений по работе уже успел отказаться. Смиренно ждал. Потом смотрю: а мне уже и есть нечего!.. Сижу в своей комнате, кругом Париж, а у меня — полное отсутствие денежных знаков и продуктов питания…
Аккордеонист и ночные бабочки
Знакомых практически нет, помочь некому. Французский язык я уже немного знал. Мне сказали, что в одном месте есть бар, где можно очень прилично зарабатывать. Надо просто играть на аккордеоне.
Ну, на аккордеоне я раньше умел играть хорошо. Купил на последние деньги маленький аккордеончик и отправился в этот бар.
Туда надо было приходить к одиннадцати вечера и играть до пяти-шести утра. В мои тогдашние пятьдесят восемь лет это было не очень полезно для оставшегося здоровья. К тому же я не привык работать по ночам, а днем спать не могу.