Назар сложил друг на друга свежеободранные шкурки каракуля, отнес в угол под навес, бросил там на цемент, пересчитал по одной. Потом взял коробку с солью, присел на корточки. Складывая шкурки одна на другую мехом вниз, посыпал каждую солью, и, чтобы соль легла равномерно, разглаживал ее рукой. Разровняв слой соли, брал новую шкурку. В детстве Байджан слышал сказку об Акпамык: там страшный див каждый день заставлял девушку приходить к себе и сосал ее кровь и гладил ее волосы… Байджан, тогда маленький, с замиранием сердца представлял эту страшную руку, и сейчас, увидев работу Назара, он вспомнил свой давнишний детский страх.
Долго Байджан не мог выдержать. Он подошел к Акджику — тот устроился на кровати, пил горячий чай.
— Отвези меня назад…
— Акга-джан, тебе тут будет хорошо, поверь!
— Отвези меня туда, откуда привез.
— Ну хорошо, попозже.
— Нет, отвези сейчас.
Байджан вернулся на свое стойбище. Вместо него помогать Назару поехал Осман.
И вновь Байджан на какое-то время остался один. Радостное весеннее обновление природы не поднимало его настроения, он чувствовал себя прескверно. Вместо веселого посвистывания ветра, вместо возбужденного птичьего щебета ему слышалось жалобное блеяние несчастных обреченных ягнят…
"Оставив здесь свою ношу, уходишь дальше… Этот мир — словно каравансарай", — вспомнил Байджан одну из любимых песен Юсупа. "Оставив ношу… оставив ношу…" А если придется идти дальше, не сбросив ее? Пока не познаешь беду, не поймешь смысла песни, скользит мимо сознания, слышишь лишь ухом. Да, смысл понимаешь не сразу, но почему Юсуп любил эту песню?
Лучше бы его, Байджана, путь не пролегал через этот каравансарай, лучше бы не видеть ему этой жизни, не родиться на свет — тогда бы не сжигали его глаза осиротевших детей Юсупа, не ходил бы он по земле живым трупом!
Когда хоронили Юсупа, твоя, Байджан, и твоего погибшего брата мать разорвала ворот платья, распустила волосы, она плакала, жалуясь миру и людям:
Лучше бы не видеть тебе, Байджан, этого, не слышать жалобных слез ее, не слышать, как плачут вместе с матерью односельчане:
Материнский стон, материнский плач не умолкают в ушах, не умолкают в душе Байджана, о, какая же это тяжелая ноша! Мама, и ты тоже считаешь меня виновным…
Нет, не надо было ехать в центральный кош. Ягнята, кровь, ворона каркает… Докаркалась, бедная, она-то в чем виновата? Нет, не надо было ехать! Совсем ты расклеился, Байджан, где твоя выдержка, всегдашнее спокойствие? Наберись терпения, время сгладит остроту потери. Сгладит ли? Все же не один ты, о тебе беспокоятся Джуманияз и Акджик. Не расслабляйся же так, возьми себя в руки!
На закате послышался шум мотора, через некоторое время и сама машина показалась вдали на верхушке бархана, ползла медленно, точно жук. Приблизилась, остановилась за спиной Байджана, и тут же послышался шутливый окрик Джуманияза:
— Байджан, принимаешь гостей?
— Гостей еще никогда не прогонял.
— Акга-джан, нас любит теща[3], быть мне жертвой для тебя — приехали прямо на ишлекли! — Акджик спрыгнул с подножки. — Давай помогу резать мясо.
— Ты лучше займись, как всегда, огнем. Пока нагреешь песок, мы с Джуманиязом и мясо нарежем, и тесто приготовим.
За угощением Джуманияз рассказал, что дело Кемала-пастуха хотели передать в суд: двадцать овец потерялось зимой, не шутка. Однако он, Джуманияз, из своего личного стада отдал пять баранов, другие чабаны дали взаймы, так и удалось спасти Кемала, возместить пропажу. Дело в суд не пошло.
— Ты правильно поступил, надо было и у меня взять две-три овцы, — сказал Байджаи.
— Какая разница, брат, взяли у меня или у тебя!
— И все же… Не хочется стоять в стороне, если кому-то надо помочь.
— Ты не в стороне, Байджан, наоборот, это мы должны тебе помогать. Закончится окотная кампания, я увеличу твое стадо.
Байджан сразу понял смысл сказанного. Когда весна хорошая, много травы, тогда овцы приносят немало двойняшек. И если засчитать в доход колхоза одного из двух народившихся ягнят, а второго приплюсовать к своему личному стаду, то его можно быстро увеличить.
— Нет, Джуманияз, спасибо, такая помощь мне не нужна. Я сам вырос сиротой, не зная ласки отца, но никогда не трогал чужую скотину. Пока жив-здоров, и своих детей прокормлю честным трудом, и детей Юсупа тоже.