— Теперь ты будешь это помнить?
Холли опять вздохнула.
— Наверное… — и, увидев, что его губы вновь приближаются, тут же поправилась: — Точно.
Они стояли так долго-долго, целую вечность. Ник, склонив голову чуть набок, не отрывал глаз от Холли. Потом медленно отпустил ее и отступил назад, проговорив с улыбкой:
— А ты быстро усваиваешь.
— Семейная традиция, — произнесла она несколько смущенно, но смело глядя ему в глаза. — Мы, Гамильтоны, быстро понимаем, кого можем осилить, а кого — нет. С последними приходится целоваться.
— И много ты таких встречала?
— Одного или двух, — без колебаний ответила она и тут же добавила: — Остальные оказались слабаками.
Пряча улыбку, он смотрел вниз, будто разглядывая свои ботинки.
— Ты замужем?
Ей понравилось, что он, явно стесняясь своего поцелуя, все же спросил ее об этом, и она ответила:
— Нет, — но не стала вдаваться в подробности или спрашивать его, женат ли он. Хотела, но не стала.
Вдруг он спросил с неподражаемой мальчишеской наивностью:
— Ты бы не согласилась куда-нибудь сходить со мной?
Холли долго молчала прежде чем ответить:
— Я уже давно придерживаюсь правила не вступать в личные контакты с пациентами или с их близкими. Это вошло у меня в привычку, а я свои привычки так быстро не меняю. А ты?
Он ничего не ответил. Вообще ничего. Потом задумчиво произнес:
— Если с бабушкой будет все в порядке, я собираюсь поехать в субботу в Дестин порыбачить на море. Поедешь со мной? Обещаю обойтись без «личных контактов», и потом можно же иногда немного отойти от правил?
— А как же твоя прабабушка? — спросила Холли.
— Я же сказал: мы поедем, если она поправится и можно будет оставить ее без твоего медицинского присмотра. Всего в двух милях отсюда живет моя тетя, которая всегда остается с Флорой, когда я куда-нибудь уезжаю. Так что если бабуля оклемается — нет проблем.
Холли кивнула.
— Поживем — увидим.
Ник потерянно смотрел на нее.
— Как хочешь.
Она взглянула на часы.
— Мне пора мерить давление миссис Беннет.
— Хорошо. Увидимся.
Поднимаясь по ступенькам, Холли оглянулась: Ник все стоял на том же самом месте и смотрел ей вслед. Какой он необычный! Она никогда не встречала таких мужчин. Мягкий голос, мягкие губы, но было в нем, видимо, и нечто иное. Не каждый способен выйти на ринг и избивать другого человека ради славы. А Николас Браун делал это лучше всех в мире. Он ведь был чемпионом. Но где же вся та неукротимость, жестокость, которая должна быть присуща боксеру?
Ответа на этот вопрос у Холли пока не было. Она вошла в дом.
3
Холли как раз входила в свою уютную однокомнатную квартирку, когда затрезвонил телефон. Распахнув настежь дверь, она ринулась к аппарату через неосвещенную комнату и по дороге ударилась коленкой о журнальный столик. Скорчившись от боли и чертыхнувшись, она допрыгала оставшееся до телефона расстояние на одной ноге и, взяв трубку, плюхнулась на стул.
— Алло?
Молчание.
— Алло? — уже громче произнесла она, потирая ушибленное колено.
— Холли? — тихо раздалось в трубке.
Ее пухлые губки плотно сжались в недовольной гримасе.
— Зачем ты звонишь мне, Райн? Я же сказала, чтобы ты больше не звонил!
Внезапная вспышка злости приглушила даже боль в коленке.
— Холли, нам надо поговорить. Уже шесть месяцев. Шесть. Не пора ли принять решение?
— Что тебе еще нужно? — воскликнула она, и не пытаясь скрыть свое раздражение. — Я развелась с тобой, Райн, но этого тебе показалось недостаточно, и я уехала. И мне нечего тебе больше сказать. Я не хочу даже говорить с тобой. Не хочу видеть тебя. Это мое решение. Теперь тебе ясно? — Она вздохнула. — Прощай, Райн.
— Не бросай трубку, Холли! — сердито крикнул он. — Где твое сердце! Медсестры, кажется, должны обладать состраданием.
— Мое сострадание на тебя больше не распространяется, — резко ответила она. — Сейчас я занята и собираюсь повесить трубку. Когда услышишь щелчок, знай, нас не разъединили, это я бросила трубку. — И, не обращая внимания на его вопли, швырнула трубку на рычаг.
Холли села на диван и закрыла лицо ладонями. На глаза наворачивались слезы, но она пыталась сдержать их. Она вдруг почувствовала себя брошенной и ужасно одинокой. Устало откинув голову назад и полуприкрыв глаза, она вспоминала. Они с Райном прожили вместе восемнадцать месяцев, пока год назад не достигли последней черты. Ее лицо исказилось от боли: теперь она была отрезана ото всех, кого любила, кто был ей нужен — от семьи, от друзей. Но почему? Потому что не могла жить в одном городе с Райном, а он никогда оттуда не уедет, она это твердо знала. Он ведь был гордостью местной медицины. Там были его работа, его семья. Нет, он ни за что бы не уехал, поэтому сделать это пришлось ей.