— Здравствуй, Евгений Михайлович! — Метелев крепко пожал его холодную, потную короткопалую руку.
Буркин, стоя, стал докладывать.
— Что ты, садись, садись, Евгений Михайлович… — мягко попросил Метелев.
Буркин замолк, смешался, опустил глаза и сел, смущенно перелистывая оперативный журнал. Густые сивые ресницы отчетливо выделялись на фоне темно-малиновой кожи его очень широкого и доброго лица.
— Одним словом, все в порядке… Все в порядке… — бормотал он, листая журнал и не поднимая глаз.
Метелев сел за стол напротив и, глядя на Буркина, снял трубку оперативного телефона. Он давно уже отметил про себя, что ему почему-то интересно рассматривать странное, довольно-таки нестандартное лицо Евгения Михайловича, всегда темно-малиновое и освещенное изнутри каким-то притягивающим светом одновременно непреходящей заботы и удивления.
Евгений Михайлович продолжает листать оперативный журнал, слюнявя толстый, заскорузлый и до глубокой желтизны прокуренный указательный палец, почти до первого сгиба засовывая его в рот.
Метелеву кажется, что каждый раз он находит в чертах этого лица что-то новое. Рот у Буркина большой, неопределенного рисунка. Губы обветренные, со слабым белесым налетом, всегда очень сухие и сморщенные. Нос очень широкий, вздернутый, асимметрично сдвинутый вправо.
«Вот-вот… — подумал Метелев. — Это, наверное, и удивляет…»
С пульта управления никто не отвечал.
«Опять заснул Афонин…» — подумал Метелев и несколько раз в нетерпении нажал на рычаг.
С глубокими залысинами, светлые волосы Буркина отдавали легкой ржавчиной.
«Красит ромашкой…» — подумал Метелев, ожидая ответа с пульта управления и продолжая молчать.
Молчание начальника все более смущало Буркина. Он стал листать журнал то с начала, то с конца, иногда останавливаясь на отдельных страницах и внимательно вчитываясь во что-то.
— Афонин слушает! — наконец бодренько прозвучало в капсуле.
— Ты где пропадаешь?! — возмутился Метелев.
— Все время на месте… Звонка не было… Тумблер не контачит иногда… А что случилось?
— На первом насосе техводы пробило сальник, переходи на резервный.
— Добро. Перехожу на резервный!
Громыхая цепью, в помещение электрощита ввалился сантехник Михайло Крончев с талью на плече. Хотел, видимо, немного посидеть и поболтать с Буркиным. Увидев Метелева, сделал вид, будто заглянул доложить, что нашел таль и идет на градирню.
— Позвони оттуда, Михайло Иванович.
— Обязательно. А как же… — сказал Крончев серьезно и удалился, позвякивая цепью.
На панелях электрощита мерно гудела аппаратура. Вдруг пушечно громыхнули контакторы. Метелев от неожиданности вздрогнул и ощутил некоторую неловкость перед Буркиным.
«Все ясно, Афонин перешел на резервный, — подумал он и передернул плечами. — Нервы…»
Через несколько секунд зазвонил оперативный телефон. Буркин с готовностью схватил трубку и тут же со слов ДИСа записал в оперативный журнал о переходе на резервный насос.
— Ну как жизнь, Евгений Михайлович? — намеренно громко и несколько разухабисто спросил Метелев, тем самым как бы говоря, что можно немножко отвлечься от производственной темы.
Буркин улыбнулся, глубокие морщины исчезли, и губы натянулись до белесовато-синего блеска. Он как-то смущенно склонил голову вправо и, подняв очень прозрачные голубые глаза, полные влажной чистоты и открытости, тут же опустил их.
— Какая там жизнь, Виталий Иванович… — ответил Буркин и хрипло прохехекал.
«Вот, вот-вот… — подумал Метелев. — Именно глаза и есть главное в этом странном лице… Они всегда без занавесок… Прошел войну… Танкист…»
Метелев представил Буркина за штурвалом боевой машины, идущей в атаку. И его глаза в это время…
«Он хороший человек… — подумал Метелев. — Незащищенный какой-то, но…»
— Какая там жизнь… — услышал Метелев сквозь раздумья и переключил внимание. Темно-малиновое лицо Буркина приобрело буроватый оттенок возбуждения. — Нету жизни, Виталий Иванович…
— Что случилось? — встревоженно спросил Метелев.
Буркин снова склонил голову к плечу, затем опустил ее к столу и долго молчал. Потом поднял глаза, настолько тревожно влажные, что Метелеву показалось, будто в них слезы. Но Буркин не плакал. Он заговорил каким-то жалобно-трескучим голосом, быстро перескакивая с факта на факт.
— Жена, Виталий Иванович, скурвилась… Две дочки у меня… Старшей семь минуло… А младшенькой — четыре всего… Дороже их нет у меня…
Он очень часто заморгал и обмакнул кулаком глаза. Но слез видно не было.