Молодой подпоручик мечтал о сильной личности, которая сможет восстановить порядок в стране и в армии. Но в этом качестве он рассматривал не только бывшего верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, пользовавшегося уважением у значительной части офицеров, но смещенного Николаем II после неудач 1915 года. Видя слабость пришедшего на смену царю демократического Временного правительства, Тухачевский однажды сказал Ферваку: «Если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной и сильной державой, я пойду за ним». А в другой раз еще более определенно заявил: «Я выбираю марксизм!»
Как-то вечером Фервак с Тухачевским читали по-французски Достоевского. И когда дошли до рассуждений писателя о будущей славянской федерации, Михаил Николаевич заявил: «Разве важно, осуществим ли мы наш идеал пропагандой или оружием? Его надо осуществить — и это главное. Задача России сейчас должна заключаться в том, чтобы ликвидировать всё: отжившее искусство, устаревшие идеи, всю эту старую культуру… При помощи марксистских формул ведь можно поднять весь мир! Право народам на самоопределение! Вот магический ключ, который отворяет России двери на Восток и запирает их для Англии. Революционная Россия, проповедница борьбы классов, распространяет свои пределы далеко за пограничные линии, очерченные договорами… С красным знаменем, а не с крестом мы войдем в Византию!» А позднее добавил: «Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошивший Россию, мы встряхнем ее, как пыльный коврик, а потом мы встряхнем весь мир!»
Как созвучно это той песне, что пели гитлеровские штурмовики в начале 30-х:
(пер. Льва Гинзбурга)
Написал эту песню, кстати сказать, тут же, в Баварии, поэт Ганс Бауман, заедаемый нищетой и тяжело переживавший унижение Германии после поражения в первой мировой войне. Наверное, сходные переживания испытывал и Тухачевский в ингольштадтской неволе, особенно в свете известий о неудачах и разложении русской армии. О большевиках он знал еще до войны от своего друга Кулябко. Теперь их программа мировой революции и построения нового справедливого общества начинала казаться единственным средством возрождения величия Россия — ведь именно она должна была бы нести светоч великого учения всему миру! Может быть, прав Сабанеев: Тухачевского привлекал сверхчеловек Ницше, и у Достоевского, одного из его любимых писателей, Михаила привлекала не критика наполеоновского комплекса, а мысль о русском мессианизме.
Если заменить в песне Баумана Германию Россией, то ты, мой читатель, вполне мог бы предположить, что ее распевали не члены гитлерюгенда, а комсомольцы 20-х. Тухачевскому в Ингольштадте было 23, Бауману, когда написал «Одряхлевшие кости», — 19. У обоих была вера, что молодежи суждено разрушить старый мир одряхлевшей европейской цивилизации и построить на его руинах новый, светлый мир. Тухачевского влекло завораживающее:
Чтобы разрушить, требовалась мощная армия, во главе которой должны были встать новые генералы, взамен царских. И вполне можно было повторить успех Наполеона. Думаю, что уже в Ингольштадте Тухачевский внутренне сделал выбор в пользу большевиков. Предчувствовал, что правительство Керенского долго не продержится. И стремился как можно скорее, любой ценой попасть в Россию, чтобы принять участие в надвигающихся великих, поистине исторических событиях.