Досада и грусть сжимали его сердце. Нѣсколько разъ случалось, что выведенный изъ терпѣнія шалунами-товарищами, онъ кидался бкть ихъ ; но толпа разлеталась дождемъ, и еще больше горькія насмѣшки осыпали его. «У, у ! И, и ! » кричали ему со всѣхъ сторонъ и передразнивали его тѣлодвиженіями. Ломоносовъ увидѣлъ, какъ глупо было положеніе его, и далъ себѣ неизмѣнное слово не обращать вниманія на толпу оборванныхъ , ощипанныхъ шалуновъ, вооруженныхъ только дерзостью и шумною веселостью. Наружное безстрастіе къ нимъ сдѣлалось щитомъ его. Мальчики не унимались , но уже не такъ охотно преслѣдовали его, потому что и въ этомъ возрастѣ любятъ отличаться трудными подвигами , а легкое, доступное для всѣхъ, дѣлается пошлымъ, скучнымъ, ничтожнымъ.
Хотите-ли видѣть живое изображеніе товарищей Ломоносова? Подите когда нибудь, часу въ первомъ по полудни, мимо ......скаго
училища : въ это время высыпаетъ изъ него толпа мальчиковъ, запачканныхъ, оборванныхъ, шаловливыхъ. Они шумятъ , прыгаютъ , бѣснуются, увиваются около плута-разнощика, бранятся другъ съ другомъ.... вы подумаете, это цѣлый народъ маленькихъ сумасшедшихъ. Но таковъ всегда и вездѣ радостный
народъ. Можетъ-ли занимать ихъ ученье, когда
Ч. I. 5
не занимаетъ ни что въ мірѣ? Они веселы, какъ птички, они не знаютъ для чего учатъ ихъ, и зная только , что это тяжкая необходимость , рады, рады когда избавляются отъ нея хоть на время. Не разъ приходило мнѣ на мысль, глядя на эту оборванную толпу школьниковъ. . . . скаго училища, что такъ-то нашъ Ломоносовъ началъ свое огромное поприще ! Правда, онъ былъ головою повыше ихъ, а эти всѣ такъ ровны! Однако, кто знаетъ, что и въ этой запачканной толпѣ не кроется какой нибудь геній ? Можетъ быть !
Ломоносовъ вооружался терпѣніемъ противъ насмѣшекъ не равныхъ ему товарищей. Онъ прилежно корпѣлъ надъ азбукою, надъ тетрадками, и черезъ полгода, на экзаменѣ, удивилъ самого Ипполитовича своимъ знаніемъ. Онъ объяснялъ ему такіе предметы, которые, казалось, и не входили въ кругъ азбуки. Онъ касался даже вопросовъ Грамматическихъ, когда дѣло шло о складахъ ; онъ объяснялъ смыслъ, гіогда дѣло шло о звукахъ; онъ зналъ наизустъ всѣ правила, и распространилъ ихъ далеко въ область грамматическую. Такой необыкновенный успѣхъ обрадовалъ почтенныхъ учителей его , и они единогласно рѣшили , что Ломоносовъ переводится въ Грамматическій классъ. Самъ Ректоръ изъявилъ ему свое удовольствіе и пору-
чилъ его особенному вниманію новаго учителя, Іеромонаха Германа Канашевича.
Одною изъ главныхъ выгодъ этой побѣды для Ломоносова было усмиреніе его товарищей: большая часть ихъ, промучившись цѣлый годъ, остались въ классѣ азбучномъ ; переведенные вмѣстѣ съ нимъ не оказали такихъ большихъ успѣховъ , хотя приготовлялись къ нимъ годами. Вниманіе Ректора и похвалы учителей были также великимъ дѣломъ для насмѣшниковъ, увидѣвшихъ слабость свою передъ пріѣзжимъ мужикомъ. Его перевели въ другое жилье, и хотя онъ все еще былъ старшій по лѣтамъ, но за то сталъ извѣстенъ и какъ старшій по успѣхамъ.
Грамматическій классъ сдѣлался новымъ мученьемъ для нетерпѣливаго Ломоносова. Онъ въ немного времени узналъ склоненія, спряженія и свойства другихъ частей рѣчи. Умъ его хотѣлъ перенестись дальше, но строгій Канашевичъ удерживалъ нетерпѣливца. «Не глупѣе тебя были великіе наставники юношества,» сказалъ онъ ему однажды, когда Ломоносовъ упрашивалъ его изъяснять что нибудь дальше Этимологіи. « Они опредѣлили, и опытность многихъ лѣщъ пріучила всѣхъ, заниматься Этимологіею цѣлый годъ. Какъ-же хочешь ты перепрыгнуть за предѣлы вѣковой мудрости? Удержись, юноша ! »
Что-жь сдѣлалъ Ломоносовъ ? Не оставляя Этимологіи, онъ началъ самъ изучать Синтаксисъ. Канашевичъ и не догадывался объ этомъ, когда на экзаменѣ въ 1731 году, Ломоносовъ, превосходно отвѣчая на всѣ вопросы изъ Этимологіи , сказалъ, что онъ знаетъ также и Синтаксисъ.
« Синтаксисъ ? » вскричали экзаменаторы въ одинъ голосъ. « Но ты не учился ему. »