му своему учителю, Тарасію Посникову. Этотъ человѣкъ еще не былъ монахомъ : онъ только приготовлялся къ монашескому чину, и потому называли его бѣльцомъ ; впрочемъ , занимая не важное мѣсто въ Академіи, онъ не искалъ ни у кого, ничего , и не пользовался большою милостью своихъ старшихъ.
«Ты говорить о Русскомъ языкѣ,» сказалъ онъ Ломоносову. « Да. кто о немъ станетъ думать здѣсь? Ты видишь, что кромѣ меня тутъ все Малороссіяне : они и говорятъ по-Русски не чисто, и не могутъ понимать нашего языка во всемъ совершенствѣ, да и не любятъ его. А чего не любятъ, о томъ не думаютъ. Это все пріѣзжіе въ Москву, большею частію Кіевскіе Академисты и Профессоры. Они почитаютъ нашу Академію ниже своей, и пріѣзжаютъ сюда только похвастать ученостью.
— Можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ у нихъ, въ Кіевѣ, больше учености нежели здѣсь ?
« Больше пособій, правда ; за то у нихъ Латинь съѣла все ; она прилѣпилась къ нимъ отъ Поляковъ , которые , долго владычествуя въ Кіевѣ, не успѣли засѣять благодатнаго поля своею Латинскою ересью, такъ засѣяли его Латинскою ученостью.
— Однакожъ это любопытно — сказалъ Ломоносовъ — и я желалъ-бы поучиться въ Кіевѣ.
« Чему ? » спросилъ съ досадою Посниковъ.
« Аристотелевой мудрости или Польской Латини?
— И тому и другому, а больше всего хочется мнѣ порыться въ тамошней библіотекѣ : вы сами подтвердили , что она богаче нашей Московской.
« Книгъ у нихъ много, да въ людяхъ мало толку , » сказалъ Посниковъ. « Не совѣтую, братъ , Михайло , забиваться въ Кіевъ : раскаешься. И у насъ, нечего грѣха таить, много занимаются пустяками; а у нихъ ужь только пустяками и занимаются : споры, диспуты, пустое головоломство !...
— Но вамъ извѣстно, что въ нашей библіотекѣ очень мало , слиткомъ мало книгъ философическихъ, физическихъ, математическихъ....
«Э, братъ, Михайло ! да неужели ты ужь хочешь въ Философическій классъ ?
— Если-бъ я былъ достоинъ , то не отрекся-бы; но я хочу самъ учиться Философіи, Физикѣ. ...
Посниковъ расхохотался.
«Ты хочешь самъ сдѣлаться философомъ, Михайло ! Ну , такъ поѣзжай , братъ, въ Кіевъ : тамъ будешь ты какъ рыба въ водѣ.
Ломоносовъ отвѣчалъ, нѣсколько оскорбленный смѣхомъ своего учителя :
— Я не думалъ говорить неугоднаго вамъ,
и если въ моихъ словахъ есть что нибудь необдуманное, то наставьте , просвѣтите меня.
« Да какъ-жe, братецъ : хочешь ѣхать въ Кіевъ, за тѣмъ, что тамъ много книгъ, Господь вѣдаетъ о какихъ предметахъ ; а нашу Русь развѣ не надобно тебѣ узнавать больше всего другаго ? Ты самъ заговорилъ о Русскомъ языкѣ : научишься-ли ему тамъ ? Ты Рускій : знаешь-ли каковы были наши предка? знаешь-ли ты что нибудь про солнышко Владиміра Святославича ? про Мстислава Удалаго ? про Димитрія, побѣдителя Татаръ? знаешь-ли про Минина и Пожарскаго ?
Эта патріотическая выходка зажгла пылкую душу Ломоносова. Онъ сознался въ невѣдѣніи своемъ, и двѣ, три недѣли съ жаромъ читалъ лѣтописи Русскія, которыхъ было довольно въ монастырской библіотекѣ; хотѣлъ отчетистѣе, обдуманнѣе изучать свой языкъ, но не находилъ ни какихъ пособій, кромѣ давно извѣстной ему Грамматики Смотрицкаго. Это охладило его , и онъ не замѣтно погрузился опять въ Латинь, въ Греческій языкъ. Таково было свойство нашего поэта : умъ его вдругъ хотѣлъ обнять цѣлый міръ; но волѣ и уму человѣка есть предѣлы; потому-то онъ естественно не могъ долго углубляться въ одинъ предметъ. Разумѣется, говоря это о геніи; мы не разумѣемъ здѣсь поверхностности людей обык-
новенныхъ. Въ двѣ недѣли узнавалъ онъ то, на что другому потребны мѣсяцы; въ каждомъ предметѣ раскрывались ему новыя стороны; вся природа имѣла для него новый смыслъ,.ускользающій отъ толпы. Но при этомъ свойствѣ, быстро схватывать главный характеръ и рѣзкія черты всего, онъ не имѣлъ терпѣнія, необходимаго для успѣховъ прочныхъ , вѣковыхъ. Главною, постоянною страстью его была страсть къ ученію, желаніе узнать и охватить умомъ цѣлый міръ.
Между тѣмъ, схоластическія формы уже начали овладѣвать литшературнымъ его образованіемъ ; онъ привыкалъ вѣрить, что въ нихъ заключается вся задача учености ; однакожъ умъ, свѣжій, ясновидящій, не Хотѣлъ быть побѣжденнымъ такъ легко. Ломоносовъ полюбилъ Науку Природы, хотѣлъ броситься въ глубину Метафизики; но тутъ встрѣтилъ онъ непреодолимое препятствіе : у него не было пособій для этихъ наукъ. Ариѳметика Магницкаго давно зажгла въ немъ страсть къ Математикѣ, но страсть эта гасла безъ пищи, и воскресала только по временамъ, при какихъ нибудь внезапныхъ задачахъ природы.
Тогда какъ умъ Ломоносова жаждалъ знаній положительныхъ, точныхъ, его перевели въ высшій классъ, гдѣ Іеромонахъ Ѳеофилактъ Квѣтницкій наставлялъ въ Латинской и Россій-