Въ то время, когда такъ тихо и мирно катились дни Ломоносова , онъ вдругъ узналъ о побѣдѣ, одержанной Русскими войсками подъ Хотиномъ. Это сдѣлало па него впечатлѣніе радостное и сильное. Въ отдаленіи отъ отечества, среди чужеземцевъ, въ глуши раздались передъ нимъ побѣдные громы Россіи. Волненіе чувствъ его сдѣлалось наконецъ такъ живо и сильно, что онъ рѣшился выразить его на бумагѣ. Въ первый разъ посѣтилъ его истинный восторгъ , и онъ написалъ оду, которая начинается такъ :
Восторгъ внезапный умъ- плѣнилъ,
Ведеть на верхъ горы высокой, и проч.
Лицо его горѣло и дыханіе прерывалось, когда онъ окончилъ оду. Онъ сталъ перечитывать: хорошо ! Но всего больше, радовало его , что онъ написалъ свою оду новымъ размѣромъ, въ подражаніе знаменитой Гинтеровой одѣ Принцу
Евгенію. Тогда не почиталось грѣхомъ , просто , переводить цѣлыя строфы изъ извѣстныхъ чужеземныхъ стихотвореній и выдавать ихъ за свои ; однако Ломоносовъ воспользовался этимъ правомъ очень умѣренно , такъ что сличая его оду съ Гинтеровой, почти не найдете близкаго подражанія: оно болѣе замѣтно въ общности, въ тонѣ и оборотахъ.
Такъ родился подъ перомъ его ямбическій, стихъ, надолго оставшійся первенствующимъ въ Русскомъ стихотворствѣ! Ода на взятіе Хотина была первымъ истиннымъ стихотвореніемъ , не Русскимъ , а правильнымъ , гармоническимъ, доказывающимъ гибкость и величіе Русскаго языка.
Творецъ этой оды былъ такъ доволенъ ею, такъ убѣжденъ въ ея достоинствѣ, что рѣшился послать ее въ Петербургъ , къ бывшему тогда Президентомъ Академіи Наукъ , Барону Корфу. Въ письмѣ къ нему онъ объяснялъ, что ода написана размѣромъ новымъ,неслыханнымъ дотолѣ въ Русскомъ стихотворствѣ.
Этотъ опытъ показываетъ, что Ломоносовъ не переставалъ заниматься стихами и сдѣлалъ въ теоріи ихъ большіе успѣхи. Необыкновенный взглядъ его производилъ новое во всемъ, куда ни проникалъ онъ: такова принадлежность генія ; онъ можетъ ошибаться, но никогда не идетъ по чужимъ слѣдамъ.
Между тѣмъ, ни идиллическая жизнь, ни стихи, ни что не могло отвлечь его отъ любимыхъ занятій точными науками. Онъ слушалъ Вольфа, любилъ углубляться въ блестящія его изслѣдованія; но собственно Философія не была удѣломъ нашего соотечественника , потому что въ ней всѣ искали не того , чего искать должно. Она была собраніемъ предположеній и гаданій, больше или меньше удачныхъ ; но метода изслѣдованія оставалась только въ немногихъ , геніальныхъ головахъ. Потому-то Ломоносовъ оказалъ всего меньше успѣховъ въ Философіи. Умъ его болѣе склонялся къ наукамъ и знаніямъ опытнымъ , каковы Химія, Металлургія , и Физика, бывшая также сборомъ опытовъ по разнымъ частямъ Естествознанія. Тутъ онъ дѣлалъ чудеса и удивлялъ своихъ учителей проницательностью. Работая съ Профессоромъ Химіи въ лабораторіи , онъ вскорѣ сдѣлался любимымъ его помощникомъ ; Профессоръ Металлургіи предвѣщалъ въ немъ отличнаго ученаго по Горной части; Профессору Физики онъ дѣлалъ всѣ опыты съ необыкновенною ловкостью и смѣтливостью. Часто цѣлые дни занимался онъ съ ними , и только отдыхать возвращался домой. Послѣ трудныхъ умственныхъ занятій , человѣку необходимъ отдыхъ, и духомъ и тѣломъ. Проводя большую часть дня въ Университетѣ со своими Про-
фессорами , Ломоносовъ возвращался домой и посвящалъ остальное время дружескимъ разговорамъ съ женою , занятіямъ Словесностью , чтенію. Онъ читалъ много , особенно писателей Нѣмецкихъ, такъ что сдѣлался совершенно знакомъ съ тогдашнею, еще бѣдною Нѣмецкою Словесностью. Незамѣтно выучился онъ, почти самъ собою , Французскому языку, и читалъ Французовъ, у которыхъ не задолго былъ великій векъ Словесности , какъ называли они время Расина , Мольера , Буало , Лафонтена. Древніе не переставали занимать его : Цицеронъ, Горацій, Овидій, и отчасти Греческіе писатели, не сходили съ письменнаго столика Ломоносова. Все это называлъ онъ отдыхомъ. Но истиннымъ отдыхомъ его было то время , когда онъ не дѣлалъ ничего и наслаждался тихою семейною жизнью, или училъ жену свою Русскому языку и разсказывалъ ей о Россіи многое, что возобновлялось въ памяти его, при мысли о миломъ отечествѣ.
« Знаешь-ли, Христина!» сказалъ онъ ей однажды. «Иногда мнѣ кажется , что я не поѣду въ Россію.
—Почему-же, Михайло ?
«Мнѣ такъ хорошо здѣсь; я нашелъ столько счастья жить тамъ, гдѣ твоя родина, что кочу сберечь его, это счастье , и не смотря на всю привязанность къ отечеству, боюсь раз-