***
Мишка очень медленно подъехал на черной БМВ к подъезду где жил Михалыч и Мария Петровна и долго сидел в салоне не решаясь выйти из машины. Собравшись с духом открыл дверь и вышел из машины, не ставя ее на сигнализацию, побрел к подъезду. Поднялся на лифте на восьмой этаж, покурил на лестнице и робко позвонил в дверь.
Дверь открыл Михалыч в спортивном костюме "адидас" и в тапочках.
- О! Привет Михаил! Проходи! Приветствовал Михалыч Мишку.
-Здравствуйте дядя Юра. Тихо сказал Мишка и опустил голову.
- Что случилось? Где Васька? Предчувствуя недоброе, спросил Михалыч.
- Дядя Юра, нет больше Василия. Сказал Мишка и горько заплакал.
Михалыч схватился за сердце, побледнел и медленно сел на кушетку: -Как же так?!
- На "стрелке" пуля в живот попала, до больницы не довезли. Сказал Мишка и еще сильнее заплакал.
- Только матери не чего не говори, я сам как ни будь скажу. Вытирая слезу, промолвил Михалыч.
Хоронили Ваську на "Домодедовском" кладбище, съехались все "ореховские" братки. Ваську привезли из морга на похоронном черном лимузине. Васька лежал в дубовом инкрустированном гробу, с откидывающийся крышкой и позолоченными витыми ручками. Гроб тихонечко опустили в свежевырытую могилу. Каждый бросил по горсти земли, и могильщики начали бросать на крышку совковыми лопатами сырую желтоватую глину. Каждый брошенный ком, попадая на крышку гроба, издавал громкий грохочущий звук, который отдавался болью в сердце у матери и отца. Положив венки и цветы на бруствер могилы, братки начали медленно расходится по машинам, а затем поехали в ресторан помянуть товарища. У могилы остались три одинокие сгорбленные фигуры: матери , отца и лучшего друга. Мать осознав, что сына больше нет, бросилась на могилу и обняв руками бруствер громко заголосила. Мишка и Михалыч начали поднимать ее и успокаивать, потом взяли под руки и повели к машине.
Через пол года на деньги братвы Ваське поставили шикарный гранитный памятник с выбитым прямо на камне портретом в полный рост , где был изображен одетый в кожаную куртку улыбающейся Васька, а внизу красовалась надпись: "Жил на одном дыхании!", под надписью было выгравирована фамилия, имя, отчество и годы жизни.
Снег.
После смерти Васьки, Михалыч еще сильнее запил. Перестал выходить из дома. Выходил только лишь для того, чтобы купить водку и закуску. Пропил "тайоту", потом решил продать коттедж, но Марья Петровна не дала ему это сделать. Иногда к Михалычу заезжал Мишка и тогда они на пару сильно напивались. Мишка оставлял кое, какие деньги, которые Михалыч сразу же пропивал. Так продолжалось два года, пока Михалыч не слег с болью в правом боку и его не отвезли на "скорой" в "седьмую" больницу. Врачи диагностировали цирроз печени в последней стадии и выписали Михалыча умирать домой. Марья Петровна бросила работу, чтобы ухаживать за мужем, сидела у кровати, поила и кормила его, колола ему обезболивающие уколы.
- Мань! Подвинь мою кровать поближе к окну. Попросил Михалыч ранним осенним утром.
- Хорошо, милый! Только ты не беспокойся. Я Мишке позвоню, он приедет и поможет кровать переставить.
Вечером приехал Мишка и они вместе с Марьей Петровной передвинули кровать прямо лежащим на ней Михалычем поближе к окну.
- Вот теперь хорошо! Я хоть теперь небо вижу! Дребезжащим голосом прохрипел Михалыч.
- Мань пригласи мне сегодня священника, хочу исповедаться. Попросил тихо Михалыч.
-Да ты не как помирать собрался? Ты же в Бога то ни когда не верил! Запричитала Марья Петровна.
-Пригласи сказал! Так надо! Строго приказал Михалыч.
Марья Петровна к обеду привела батюшку, он исповедал и причастил Михалыча. Священник ушел, а Михалыч приподнялся на подушке, чтобы лучше видеть двор. Смотрел Михалыч в окно и, как то незаметно провалился он не то в дрему, не то в грезы. И грезилось Михалычу будто он в деревенской избе, сам такой маленький, рядом с белой , теплой печкой, в которой потрескивают дрова и горит огонь, а рядом его еще живая молодая мать, а за столом добрый и веселый отец с краюшкой только что испеченного хлеба в руках. Запах от хлеба такой сильный, что чувствуется по всему дому. И кот проводит по его руке своим мягким хвостом. Михалыч очнулся от прикосновения жены, она гладила его по руке.
-А помнишь, как мы Мань с тобой в теплые края ездили? Почти прошептал Михалыч и опять погрузился в свои воспоминания. Он здоровый, молодой и загорелый, бежит на встречу закату по берегу теплого моря, а прибой ласкает его босые ноги. А на встречу ему Маня в белом сияющем от солнца платье, держащая за руку маленького Ваську.
Хоронили Михалыча всем двором. На улице пошел первый пушистый снег. И все говорили: - Наверное в рай попадет, в первый снег хоронят!
Р.S.
Судьба героев сложилась у всех по разному. Петин дорос до подполковника и стал начальником отделения милиции. Мишку посадили ни то за наркотики, ни то за убийство. Прошли годы, а он так и не вернулся на прежнее место жительства. Ваха расширил свой автосервис, выстроив капитальный кирпичный бокс и автомойку рядом. Нанял слесарей, купил квартиру и теперь расхаживает в костюме и ездит на "глазастом" мерседесе. Хоббит открыл собственную автошколу, разбогател и съехал на Юго-запад Москвы в пятикомнатную квартиру. Дети Самсона и Мойши иммигрировали сначала в Израиль, писали письма, а потом переехали в Америку, как говорили старушки во дворе, в Лос-Анжелес. А через три года Мойша и Самсон продали свои квартиры и улетели к детям в Америку. "Пират" прожил почти десять лет, сначала стала сидеть его черная спина, затем пропал голос. Он стал не лаять, а беззвучно разевать пасть из которой вырывался не лай, а хрип, и в одну из морозных январских ночей он умер в своем вольере. Вскоре на его месте появилась немецкая овчарка. Манька так и не вышла замуж повторно, завела собачку и постепенно превратилась в старушку. Все знакомые теперь ее называют Марья Петровна, проходя мимо подъезда, где она постоянно сидит со своим шпицем на руках.
Двор постепенно стал, каким то пустым. Не из-за того, что в нем не стало людей, а из-за того, что из него ушел тот дух, который присутствовал раньше. Мальчишки больше не играют в "казаков-разбойников", в "банку" и "царя-горы", а сидят больше по домам у компьютеров и у телевизоров, да и играть стало не где, весь двор заставили иномарками. Снесли столик и скамейки, за которыми вечерами собирались играть в домино и карты мужики, дабы те не орали под окнами. Люди как то обособились, каждый залез в свою нору и даже не знает, кто живет в его подъезде этажом ниже, а то и на собственной площадке. С приходом новой эпохи пропал коллективизм и открытость между людьми. На подъездах появились домофоны, деревянные двери без глазков, сменились на непреступные металлические. Вместо разношерстной публики высыпающей 22 апреля на субботник, теперь двор убирают приезжие таджики в оранжевых жилетах. С московских улиц исчез радостный смех детворы, а пришел бешенный ритм снующих автомобилей и бегущих куда то равнодушных людей с потухшими глазами, без улыбок на лицах. Или мне это все кажется? Или я просто старею со своим городом и двором? Или действительно наступили другие времена...
Бордуков С.М. 03.05.2012г.