По просьбе отца Середа сыграл нам на цимбалах. Отцу игра его очень понравилась.
— Учиться вам надо, человече добрый. А что годы не те — не беда. Михаил Ломоносов, селянский сын, слыхали, в двадцать лет за парту сел и науку русскую именем своим украсил. А наш Тарас? Из крепостных, пастушок. Чего только на веку своем не испытал, а достиг таких вершин, что и образованнейшим панам не снилось. Такое, человече, бывает! — И мечтательно добавил: — Талантливый у нас народ. Дай ему волю, знания — удивит мир!
Выбрав удобную минуту, отец велел мне позаботиться, чтобы гость чувствовал себя у нас как дома, а сам кинулся к знакомым, имевшим отношение к изобразительному искусству. И добился своего: скоро Середа стал посещать лекции рисования.
Отец внимательно следил за учебой своего «протеже» и чрезвычайно радовался первым успехам сорокалетнего ученика. Недолго, однако, длилась учеба. Однажды Середа пришел к нам сам не свой.
— Нет больше мочи. Встретил земляка. Говорит, погибает семья. Как подумаю, что дети, может, по целым дням куска хлеба не видят, не лезет в голову наука и карандаш выпадает из рук. Видно, не за свое дело взялся. Надо семью от голодной смерти спасать. А ласку вашу, доброе слово не забуду никогда.
Отец предложил Середе деньги. Отказался.
— Я и так задолжал вам. Довольно. Вернусь на свое поле. А рисовать и играть буду без науки, как сердце подскажет…
Так и остался Середа начинающим художником.
После смерти отца он постоянно навещал меня, приглашал к себе.
Еще чаще стали мы встречаться в советское время. Дед Середа стал в своих Стайках душой самодеятельности. Он и сам перед войной чуть ли не каждый год выступал на смотрах и олимпиадах, мастерски играя на своих цимбалах.
Надо было видеть Середу на эстраде. Шел ему седьмой десяток, а в глазах все тот же пытливый огонек, ясный ум и осознанное достоинство.
С годами он все больше напоминал мне лирника, с такой задушевностью нарисованного им много лет назад.
— Вот и сбылось то, о чем мечтал ваш отец. Большой души был человек, — не раз говорил мне Петро Середа.
Сам Середа умер после войны.
Гитлеровцы, ворвавшись в Стайки, уничтожили его рисунки, разбили цимбалы.
— Не цимбалы — сердце мое разбили фашисты, псы поганые, — до самой смерти твердил старый Середа.
…Школа, своя школа. Много лет отец мечтал о настоящей народной музыкально-драматической школе, о талантливых учениках, кому бы он мог передать свои знания, свой опыт.
Еще в 1868 году писал он из Лейпцига своим родным: «Нужна школа, нужна сейчас же, и такая школа, которая построена была бы на народной основе, в противном случае она даст, как и все у нас, блеклый цвет с иноземными румянами».
Сколько за три десятилетия было разговоров, споров о будущей школе!
Сколько выдвигалось самим Николаем Витальевичем и его друзьями проектов, планов! Однако, чтобы открыть украинскую музыкальную школу, нужно было добиться разрешения министерства внутренних дел, перебороть сопротивление, интриги врагов украинской культуры, найти педагогов, и, главное… нужны были деньги, а свободных денег у отца не было никогда.
Проходили годы… Ни частные уроки, ни лекции в Киевском институте благородных девиц не удовлетворяли отца.
— Сколько сил и времени истрачено! И для чего? Чтобы еще одна панночка выскочила замуж, очаровав своей игрой провинциала-кавалера. Давно бы бросил «благородный институт», да, — разводил руками отец, — «грехи не пускают».
«Грехи» как раз и заключались в том, что институт оставался единственным средством существования отца, а следовательно, и всей нашей семьи.
Так было до конца 1903 года, до встречи с больным Михаилом Старицким. На этот раз Николай Витальевич открыл побратиму совершенно реальный и через несколько месяцев осуществленный план создания школы. Дело в том, что в 1903, юбилейном, году народ собрал довольно значительную для того времени сумму. Предвиделось, что часть денег пойдет на издание произведений юбиляра, а часть — на покупку дома и небольшой усадьбы в дачной местности для летнего отдыха. Этот дом, вернее деньги, выделенные на дом, и стали финансовым фундаментом школы Лысенко.
— Прожил я шестьдесят лет без собственного дома и еще проживу, а вот без школы нам не обойтись, — говорил Николай Витальевич.
В 1904 году отец арендовал небольшой одноэтажный дом с мезонином на двор по улице Б. Подвальная, № 15 (сейчас имени Полупанова). Вот уже закуплены необходимые инструменты, расставлена школьная мебель, приглашены преподаватели. Наконец появилась долгожданная вывеска: «Музыкально-драматическая школа Н. В. Лысенко».