На второй день после приезда фру Туридур пригласила на чашку кофе несколько достойных дам, выказав им таким образом свое расположение; другим она нанесла короткий визит. Но единственной женщиной, которую она но пригласила и которой не нанесла даже самого короткого визита, была ее сестра Раннвейг, жена приказчика Ханса. Туридур решила и на будущее лишить сестру своей благосклонности. Но не так легко победить легкомыслие. Не успеешь оглянуться, как то, против чего так упорно борешься, водворяется в собственном доме.
Фру Туридур довелось познать справедливость народной мудрости. Легче справиться с сотней блох, нежели с двумя строптивыми девчонками. Постоянно следить за двумя молодыми девушками, которые добивались только свободы, в то время как их заставляли носить детские платья, из которых они давно выросли, — что могло быть мучительнее для нервов, если еще принять во внимание, что жена управляющего была в положении! Она уже давно должна была разродиться, но, вероятно, из-за ее странной болезни беременность тянулась удивительно долго.
— До чего же быстро развиваются дети в наше время! — говорила жена пробста. — Мои дочери даже в двадцать лет были недостаточно взрослыми для поездки в Рейкьявик. А любопытство какое, какие вопросы они задают! Ну и современная молодежь!
Жена управляющего не видела иного выхода, как отправить своих дочерей в школу для девушек в Рейкьявик, н в середине сентября они уехали. После их отъезда в господском доме и вокруг него воцарились тишина и спокойствие.
Пир у отца богинь
А годы мчались, подобно ночному ветру. Куда деваются свежесть и краски юности! Вдруг просыпаешься утром и обнаруживаешь, что волосы у тебя поседели, щеки поблекли, ямочка на щеке превратилась в морщину.
Так шли годы и в Вике. Последней службой, совершенной покойным пробстом, было венчание дочери управляющего Гвюдлойг с многообещающим юристом из Рейкьявика. Это была торжественная свадьба, но по роскоши она не могла сравниться с той, которую готовили несколько лет тому назад в Вике, когда собирались выдать замуж фрекен Раннвейг за магистра Богелуна. Свадьба эта, как вы помните, не состоялась. Спустя неделю после венчания Гвюдлойг старый пробст умер от разрыва сердца. А на следующую зиму за ним последовала жена. Имущество, немалое по тому времени, было разделено между двумя дочерьми. Незадолго до смерти пробст приобрел две моторные лодки, и теперь каждая дочь унаследовала по лодке.
На похоронах сестры не замечали друг друга, каждая в одиночестве оплакивала общее горе. Раннвейг не была прощена в господском доме, хотя она и владела теперь состоянием и Ханс давно не работал в магазине. Для прощения этого недостаточно. Никаким богатством нельзя было смыть позора, которым Раннвейг запятнала честь семьи, забеременев несколько лет назад маленькой Катрин. Поэтому Раннвейг не была вхожа в господский дом и общалась только с бедняками.
Она с каждым годом все больше замыкалась в себе, здоровье ее пошатнулось, она давно перестала обучать девушек рукоделию, часто сидела, склонившись над станком, утомленная, и читала молитвенник, а вскоре и вовсе перестала ткать. Станок стоял заброшенный, покрытый пылью и паутиной. Она состарилась прежде времени, мало заботилась о своей внешности, осунулась, поседела, лишилась зубов, — словом, мало чем отличалась от простой женщины, родившей на своем веку более десятка детей. О порядке в доме она заботилась мало, и некоторые находили ее странной. Это при ее происхождении! Быть может, она производила такое впечатление оттого, что плохо слышала. Она была добра ко всем, как бывает добра старая, измученная женщина, похоронившая всех детей и мужа и лишенная крова. Да, она была добра ко всем, в том числе и к мужу, но детей у них, кроме маленькой Катрин, не было. Разве она не любила маленькую Катрин Хансдоуттир? Она обожала ее. Но она часто плакала над ней. Почему же она плакала? Когда начнешь плакать, то на память приходят одна за другой печальные мысли. Катрин была слабым ребенком. Стоило ей только простудиться, как ее сильно лихорадило, болезнь осложнялась и затягивалась надолго. Врачи говорили, что причина этого болезненного состояния — железки. А весной, когда Катрин выздоравливала и хотела играть с другими детьми, оказывалось, что те здоровее ее и она не может за ними угнаться. Тогда она ложилась на землю, будто упала и ушиблась, или усаживалась на камне поплакать. А когда ее начинали дразнить, она тоже ударялась в слезы и называла детей злыми; если она защищалась, то они нападали на нее еще сильнее, и она уходила к матери жаловаться на них. Дети вскоре и вовсе не захотели с ней водиться, считая ее плаксой и ябедой.