В этот миг могло показаться, что барон вот-вот смирится с поражением. Лицо его исказилось. Он принялся что-то бормотать, явно намереваясь сделать признание… Наконец он выдавил из себя:
– Покажите… отказываюсь верить… хочу сам прочесть…
Прочитав, он забормотал:
– Мерзавка!.. Любовник!.. У нее!.. Я вытащил ее из грязи!.. А она собиралась бежать с ним…
Он всем своим существом переживал предательство – план побега с другим. Что же до кражи и убийства, то казалось, будто они его совершенно не интересуют, даже если его в них и обвиняют.
– Так вы признаетесь, д’Отрей? Вы убили папашу Леско?
Он не ответил, раздавленный обломками болезненной страсти, которую он питал к этой девице.
Валиду повернулся к Гюставу Жерому:
– Учитывая, что вы тоже принимали участие, хотя степень его нам и неизвестна…
Но Гюстав Жером, которого будто нисколько не удручало его заточение и который по-прежнему сохранял свой цветущий вид, решительно все отрицал:
– Я ни в чем не участвовал! В полночь я спал у себя дома.
– Однако у меня перед глазами новые показания вашего садовника Альфреда. Он не только утверждает, что вы вернулись к трем часам ночи, но и заявляет, что в утро вашего ареста посулили ему пять тысяч франков, если он скажет, что вы приехали около полуночи.
Растерявшись на пару секунд, Жером вскоре рассмеялся:
– Ну да, так оно и было. Мне настолько все осточертело, меня так донимали всякими глупостями, что я решил разом от всего отделаться.
– Значит, вы подтверждаете, что была попытка подкупа, которая является еще одной уликой против вас…
Жером встал напротив Валиду:
– Что, по-вашему, у меня физиономия убийцы, такая же, как и у милейшего д’Отрея? И как и он, я рухну под тяжестью угрызений совести?
На его симпатичном лице заиграла насмешливая улыбка.
– Господин следователь, – подал голос Виктор, – вы позволите мне задать один вопрос?
– Спрашивайте.
– Принимая во внимание только что сказанные обвиняемым слова, я хотел бы знать, считает ли он барона д’Отрея виновным в убийстве папаши Леско?
Жером сделал движение, словно хотел ответить, но быстро передумал и сказал:
– Меня это не касается. Пусть правосудие разбирается!
– И все же я настаиваю, – проговорил Виктор. – Если вы отказываетесь отвечать, значит у вас сложилось определенное мнение, которое вы почему-то не считаете нужным нам сообщить.
– Пусть разбирается правосудие! – повторил Жером.
Вечером Максим д’Отрей попытался разбить голову о стену камеры. Ему пришлось надеть смирительную рубашку. Он вопил:
– Мерзавка! Чертовка! Это из-за нее я здесь… Ах, змея!..
– Что касается барона, то он уже дошел до точки, – сказал Молеон Виктору. – Через пару дней он признается. Письмо Элизы Масон совсем его доконало.
– Без сомнения, – согласился Виктор. – А через трех русских бандитов вы выйдете на Люпена. – Последние слова он произнес крайне небрежно, но так как Молеон молчал, то он продолжил: – О нем нет никаких новостей?
Однако хотя Молеон и утверждал, будто работает в открытую, он отнюдь не собирался делиться своими планами.
«Прохвост, – подумал Виктор, – не доверяет».
Отныне они следили друг за другом, оба настороженные, ревнивые, как свойственно людям, поставившим на карту собственную репутацию и уверенным, что один может лишить другого всех результатов его работы.
Вместе они провели целый день в Гарше, беседуя с супругами обоих подозреваемых.
К своему великому удивлению, Виктор нашел Габриэль д’Отрей совершенно спокойной и уверенной в себе, чего он никак не ожидал. Неужели эту женщину, соблюдавшую все религиозные правила и регулярно посещавшую церковь, поддерживала вера? Похоже, следствие лишь обострило ее чувство сострадания к мужу. Она больше не пряталась. Отослав служанку, она сама, с гордо поднятой головой, ходила за покупками, не стесняясь своих уже пожелтевших синяков, оставленных кулаками неожиданно набросившегося на нее барона.