В тот вечер было собрано столько денег, сколько это благотворительное общество не собирало за весь год.
Через пару дней дело сдвинулось с мертвой точки. Был найден подходящий дом, создана комиссия по устройству нового приюта. Меня, как инициатора, тоже включили в ее состав.
Конечно, я понимал, что это не решит всех проблем. Но теперь все-таки был шанс на то, что мой сын, даже если мне не удастся забрать его сразу, попадет не в ад казенного приюта, а в место, где о нем будут хоть немного заботиться.
Время поджимало. Весна была на пороге. Настала пора отправляться. Оставив все дела по организации приюта на попечение других членов комитета, я начал собираться в дорогу.
Перед самым отъездом мне даже удалось увидеться с сыном, за целых десять рублей Прохор устроил мне проход во двор замка, а там Прасковья Ильинична, держа на руках, вынесла мальчонку на улицу.
Мальчик был худ и одет в обноски, да и бледен.
Я внимательно на него смотрел и видел…
Если и не себя, то уж точно свои черты, и глаза, и цвет волос. Это точно был мой сын!
С аккуратностью и осторожностью я дрогнувшими руками взял его.
Иван не капризничал, лишь молча на меня смотрел, а я прижал его к себе и гладил.
Так и простояли не меньше получаса.
— Ну все, все хватит, — пробормотала Ильинична, и я с неохотой отдал ей мальчика обратно.
На сердце было худо, но я хотя бы увидел своего сына, а на следующий день мы покинули Тобольск.
Прощаясь с городом, я в последний раз посмотрел на мрачные стены тюремного замка. Не знал, когда смогу вернуться. Но дал себе слово, что вернусь. И заберу своего сына. Моего Ивана.
Глава 11
Глава 11
Мы гнали лошадей, не жалея ни их, ни себя. Зима была на исходе, и я торопился, желая еще по санному пути, по крепкому, звенящему насту добраться до Перми, а оттуда уже по рекам — в центральную Россию. И мы успели. Лед трещал, стонал, покрывался сверху слоем воды, готовясь к своему последнему, сокрушительному походу к Каспийскому морю.
В Перми мы распрощались с кибитками и ямщиками. Дальше наш путь лежал по воде.
Весеннее половодье было бурным, стремительным. Кама, освободившись от ледяных оков, разлилась широко, затопив прибрежные луга и превратившись в мутное, бурлящее море. Мы сели на первый же пароход, идущий до Нижнего Новгорода.
Пароход был старенький, неуклюжий, с высокой, коптящей трубой, из которой валил густой черный дым, и огромными, шлепающими по мутной воде колесами. От постоянных ударов лопатками по воде корпус судна постоянно сотрясала мелкая ритмичная дрожь. Палуба была забита самым разным людом: купцами в длиннополых сюртуках, возвращавшихся с ярмарки, мужиками в армяках, ехавшими на заработки, мещанами, студентами в потертых фуражках, какими-то странствующими монахами с котомками за плечами.
Мы плыли по Каме, потом по Волге. Пароход, мало того что вез пассажиров, да еще то и дело цеплял к себе баржи — то с металлом, то с лесом, то с какими-то тюками. Бесконечные, унылые, но по-своему величественные пейзажи проплывали мимо: высокие, обрывистые берега, поросшие лесом, заливные луга, на которых уже зеленела первая робкая изумрудная трава, редкие, затерянные в этой безбрежности деревушки с покосившимися церквушками.
И чем дальше мы плыли на запад, чем ближе подбирались к одной из целей нашего путешествия, тем больше я нервничал.
— Что с тобой, Курила? — спросил Изя, с удивлением глядя на меня. Он сидел на палубе, на каком-то тюке, и пытался починить дужку очков. — Ты уже третий день ходишь как в воду опущенный. Или, наоборот, как будто клад нашел. Не поймешь тебя. То молчишь часами, то улыбаешься сам себе, как идиот. Ты, случайно, не влюбился?
— Так, задумался, — отмахивался я.
В Нижнем Новгороде мы пересели на другой пароход, поменьше, который шел по Оке, а затем по Клязьме в сторону Владимира. Рекунов несказанно удивился такому решению:
— Простите, мосье Тарановский, но разве путь на Петербург лежит не через Ярославль?
— Теперь быстрее ехать через Москву! — пояснил я. — Оттуда мы быстро доберемся железной дорогой. Рекунов с недовольным видом вынужден был подчиниться.
Чем ближе подплывали мы к Гороховцу, тем сильнее билось мое сердце. Где-то здесь, на этих высоких, поросших сосновым лесом берегах, должно быть поместье — усадьба Левицких.
Я стоял на палубе, напряженно всматриваясь в проплывающие мимо берега. Пароход неспешно шлепал колесами, оставляя за собой широкий пенистый след. Солнце припекало, и от воды тянуло прохладой и запахом тины. Согласно словам Владимира, нам нужно было сойти на берег, немного не доезжая до Гороховца, в районе небольшой, затерявшейся в лесах деревушки. Но как это сделать, я представлял себе смутно. Пристани там, конечно, не было.