И незаметно под столом положил на его колено пачечку денег. Он не посмотрел, но я увидел, как пальцы привычно и ловко нащупали взятку и незаметно спрятали в карман.
— И что же вы предлагаете? — спросил он, и его глазки заинтересованно блеснули.
Вот не обмануло меня предчувствие. Мразь…
— Я предлагаю вам для начала небольшую благодарность за внимание к этому делу, — сказал я. — Там триста рублей.
Лицо Клюквина слегка вытянулось. Он, очевидно, ожидал сильно большего.
— Триста? — разочарованно протянул он. — Сударь, вы, кажется, не совсем понимаете сложности этого дела…
— Я все прекрасно понимаю, Михаил Евграфович, — доброжелательным, почти ласковым тоном перебил я его. — Это, так сказать, аванс. Знаете, чем аванс отличается от задатка? Аванс — в три раза больше. Ха-ха-ха! Видите ли, я же не требую от вас, чтобы вы взяли и выиграли нам дело. Я прекрасно понимаю, что это пока невозможно. Но нам с Ольгой Александровной нужно время, хотя бы два месяца, чтобы уладить дела с опекуном, собрать необходимые бумаги. Если вы сможете затянуть процесс, отложить торги, найти какие-нибудь «новые обстоятельства» в деле, чтобы оно не было решено в пользу Мезенцева, то ровно через два месяца получите еще тысячу.
Клюквин судорожно сглотнул. Слово «тысяча», произнесенное мною самым небрежным тоном, заставило его маленькие глазки расшириться. Это были очень большие деньги — годовое жалованье солидного чиновника!
— Два месяца… — задумчиво протянул он, мысленно уже пересчитывая будущий куш. — Что ж, это возможно. Дело действительно запутанное, требующее дополнительного изучения. Можно, например, затребовать дополнительные документы. Или назначить новое графическое исследование… Да, пожалуй, два месяца я вам твердо могу обещать!
— Вот и договорились, — сказал я, поднимаясь. — Ровно через два месяца я сам или мой человек свяжемся с вами. Надеюсь на ваше благоразумие, Михаил Евграфович.
Я вышел из ресторации, чувствуя себя как после визита к проститутке — мерзко, но удовлетворенно. Первый, самый важный шаг был сделан — я купил столь необходимое нам время. И за эти два месяца мне предстояло перевернуть всю игру.
Следующей моей целью была Москва. Предстояло найти этого таинственного опекуна, Аристарха Ильича Селищева, и понять, на чьей он стороне. Ехать на почтовых было долго и глупо. К счастью, во Владимире уже действовала та самая железная дорога, которая и стала причиной всех бед Левицких. Я решил воспользоваться плодами прогресса, который так безжалостно обошелся с моими друзьями.
Владимирский вокзал, или, как его здесь называли, станция Московско-Нижегородской железной дороги, представлял собой длинный деревянный павильон, выкрашенный в казенный желтый цвет, с большими окнами и резным навесом над перроном. Все было новым, пахнущим свежей краской, смолой и какой-то тревожной суетой.
Я купил билет первого класса. Это было дорого, но мне хотелось ехать с комфортом и, главное, посмотреть, как путешествует здешняя публика.
В ожидании отправления я прошелся туда-сюда по перрону… и тут взор мой привлекла знакомая фигура. Возле полосатой будки с часовым надрывался высокий унтер.
— Как стоишь, каналья? Как стоишь? Ты баба беременная или солдат?
И тут на виду у всего перрона унтер с размаху врезал солдатику по лицу. Тот мотнул башкой в дурацком «николаевском» шлеме так, что раздался деревянный стук: это служилый, видать, приложился затылком об заднюю стенку своей будки. Я уж было подумал, что унтер его нокаутировал, но нет: солдатик продолжал стоять, закусив окровавленную губу и с оловянными глазами выслушивая несущийся ему в лицо поток ругани.
Ну точно. Унтер Палицын!
Похоже, начальство не забыло верного служаку, переведя его с нервной должности по конвоированию арестантов на более спокойную — охрану вокзала. Вот же где довелось встретиться! Ну, дружок, сейчас ты у меня попляшешь!
Какое-то бесшабашное настроение овладело мною. Подойдя сзади к унтеру, уже нацелившемуся вновь заехать солдату в зубы, я ткнул его тростью в спину и самым развязным тоном, старательно грассируя, как человек, для которого русский язык неродной, произнес: