— Это чтобы ты помнил, что есть вещи, которые не продаются, мерзавец! — с ледяным презрением сказал Оболенский. — Убирайся. Убирайся из этого клуба, пока я тебя не вышвырнул отсюда, как паршивого щенка.
Селищев, обведя всех безумным, затравленным взглядом, спотыкаясь и наскакивая на мебель, бросился к выходу. Вслед ему неслась оглушительная, презрительная тишина.
Скандал разразился грандиозный. На следующий же день в Дворянское собрание Владимира и в Уголовную палату отправились заявления, подписанное сенатором Глебовым, генералом Арсеньевым и князем Оболенским. В них с холодной, протокольной точностью было описано все, что они слышали: и требование взятки в сто тысяч, и циничное намерение ограбить сирот, и оскорбительные слова о дворянской чести.
Эффект был подобен взрыву бомбы. Аристарх Ильич Селищев, еще вчера бывший уважаемым членом общества, в одночасье превратился в изгоя. Генерал Арсентьев телеграфировал во Владимир, и местное дворянское собрание экстренно отстранило его от опекунства над Левицкими. Суд, напуганный скандалом, в который оказались вовлечены столь высокопоставленные лица, немедленно приостановил все делопроизводство по иску Мезенцева. Все предыдущие действия Селищева, включая назначение торгов, были объявлены незаконными, совершенными под давлением и с корыстной целью.
Карточный домик, который так долго и тщательно строили враги Левицких, рухнул в один миг.
Слух о скандале в Английском клубе, как круги по воде, разошелся по всей Москве, обрастая невероятными подробностями и вызывая в гостиных то благородное негодование, то злорадное хихиканье. История о подлом опекуне, торговавшем судьбой сирот, стала притчей во языцех.
Но я понимал, что это лишь выигранное сражение, а не вся война. Да, Селищева отстранили от опекунства. Да, ближайшие судебные заседания были отменены. Но главные проблемы никуда не делись: подложный иск Мезенцева все еще лежал в суде, как мина замедленного действия, а над имением дамокловым мечом висел огромный долг в Дворянском банке, который и стал формальным поводом для назначения опеки.
Нужен был новый опекун. Человек честный, влиятельный и, главное, готовый бороться за интересы Левицких хоть в возврате земли, хоть в ее продаже. Я вновь обратился к Оболенскому и… такой человек нашелся!
Через несколько дней после скандала князь Оболенский устроил мне встречу с сенатором Николаем Павловичем Глебовым. Этот пожилой, убеленный сединами государственный муж старой закалки, с лицом, на котором, казалось, застыла мудрость и усталость всей Российской империи, принял меня в своем строгом, отделанном темным дубом кабинете.
— Молодой человек, — сказал он, внимательно глядя на меня своими ясными, строгими глазами поверх очков. — Князь рассказал мне о вашей роли в этом… печальном деле. Вы поступили как человек чести. Нечасто в наше время встретишь подобное. Но что вы намерены делать дальше?
— Я намерен довести дело до конца, ваше сиятельство, — твердо ответил я. — Левицкие должны быть спокойны за свое имущество!
— Похвально, — кивнул сенатор. — Князь Оболенский передал мне, что вы подыскиваете нового законного представителя — опекуна для них. Я тут навел справки. Других близких родственников, способных взять на себя эту обязанность, у них нет. Поэтому я решил предложить свою кандидатуру Дворянскому собранию.
Я опешил. Сам сенатор! Это сильно меняло дело.
— Я знал покойного генерала Левицкого, их деда, — продолжал Глебов. — Мы вместе служили на Кавказе. Раньше не знал о происходящем, а теперь не могу допустить, чтобы имя его внуков было втоптано в грязь. Я стану их опекуном. И мы с вами, молодой человек, доведем это дело до победного конца. Я уж телеграфировал во Владимир с просьбой устроить собрание по поводу опекунства, и сразу же, как только оно будет назначено, отправлюсь туда.
Новость обрадовала меня донельзя. Что ж, не приходилось сомневаться, что владимирское губернское дворянское собрание, напуганное скандалом и впечатленное авторитетом сенатора, непременно утвердит его кандидатуру. Теперь у Ольги и Михаила будет самый надежный защитник, какого только можно представить.
Первым делом по совету Плевака, который теперь был нашим официальным поверенным, сенатор подал в суд ходатайство об отложении всех слушаний по делу на несколько месяцев в связи со вступлением в права нового опекуна и необходимостью детального изучения всех материалов. Суд, не смея перечить сенатору, немедленно удовлетворил это ходатайство.