— Похвально, сударь, похвально! — закивал он. — Освоение Сибири — дело государственной важности! Извольте ваши бумаги.
Я передал ему папку. Он долго, внимательно изучал их, шевеля губами, потом нахмурился.
— Позвольте, сударь, — вдруг произнес он сухим, скрипучим голосом, — согласно заявке госпожи Верещагиной на отвод земель в районе реки Бодайбо, вы желаете получить двенадцать тысяч триста десятин казенных земель. Заявка, надо сказать, весьма… амбициозная!
— Мы намерены вести дело с размахом, ваше превосходительство, — ответил я.
— С размахом, говорите? — Он криво усмехнулся. — Двенадцать с лишком тысяч десятин… Вы представляете себе, сударь, что это такое? Это же целый уезд! И вы вместе с госпожой Верещагиной намерены в одиночку освоить такие пространства? Найти там золото, построить прииски, наладить работу? Это, знаете ли, попахивает прожектерством.
— У нас возможности, — твердо сказал я. — А что касательно площади — так ведь в Сибири размеры иные, то, что вам кажется уездом, там сущая ерунда!
— Увы, сударь, — развел руками чиновник, — такую площадь вам никто не утвердит даже при всем уважении к госпоже Верещагиной! Слишком большая площадь, слишком!
Черт.
— И что же теперь делать? — спросил я.
— Переписать надобно, сударь, — назидательно сказал чиновник. — Поскольку заявку подает частное лицо, следует привести ее в надлежащий вид. Следует по одежке протягивать ножки!
Я забрал бумаги, поблагодарил чиновника и вышел из комитета злой, как черт.
Конечно, чиновник во многом был прав. Да, мы написали очень пространную заявку, и на это были свои причины. Во-первых, я лишь очень приблизительно знал, где там на Бодайбо имеются богатые золотоносные участки. Поэтому пришлось указывать площади поболее, чтобы не промахнуться. Во-вторых, был смысл застолбить за собой как можно большую площадь. Я брел по набережной Невы, не разбирая дороги. Холодный, сырой ветер с Балтики пронизывал до костей. Что делать? Ехать обратно в Сибирь? Сначала — на Бодайбо, проводить геологические изыскания, а потом — в Кяхту за подписью Верещагиной? Это потерять несколько месяцев, а то и год-полтора. А ведь у меня еще бездна не терпящих отлагательства дел! Ольга… Мой сын… Амурский прииск… Черт. Черт! Черт!!!
Вечером в гостинице я изложил проблему Изе.
— Вот так, друг мой, — закончил я. — Одна маленькая подпись — и все наши грандиозные планы могут вылететь в трубу.
Изя слушал, поглаживая бородку.
— Ой-вэй, Курила, ты меня удивляешь, — сказал он, когда я закончил. — Делать из-за такой мелочи трагедию! Подумаешь, подпись!
— Как это «подумаешь»? — не понял я. — Где я ее возьму?
— А зачем ее брать? — Изя хитро подмигнул. — Ее можно… сделать.
Он достал из своего саквояжа небольшой несессер. В нем, в аккуратных отделениях, лежали перья разных калибров, баночки с тушью, какие-то порошки, лупа. Это был набор фальсификатора высочайшего класса.
— Изя! — ахнул я. — Ты сумеешь⁈
— Ша, Курила, не делай шума на всю гостиницу! — прошипел он. — Что значит «сумеешь»? Я еще в Одессе, когда служил в конторе у папы, научился подделывать подписи любого. Это же не вексель на миллион, а простая бумага для чиновников! Дай мне образец подписи этой твоей Верещагиной, и завтра у тебя будет готовая заявка, комар носа не подточит!
Разумеется, у меня был образец. Заявки за подписью Аглаи Степановны мне вернули, а кроме того, на руках у меня оставалось несколько рекомендательных писем.
Изя разложил на столе свои инструменты, зажег свечу, вооружился лупой. И началось священнодействие. Он долго изучал росчерк Верещагиной, бормотал что-то себе под нос, пробовал перо на клочке бумаги. А потом одним уверенным, артистичным движением расписался на чистом листе бумаги.
Подпись была неотличима от оригинала.
— Отлично, Изя! — произнес я. — Теперь мы, если что, переподадим заявку в любой момент!
Но проблему «избытка площадей» Изино искусство никак не решало.
Вдруг хлопнула дверь, и в номер ввалился Рекунов.
— Простите, господа, а что это вы тут делаете? — с подозрением спросил он.
— Да собственно, ничего! — отвечал я, торопливо убирая листки бумаги с выполненными Изею подписями.
— Как прошла подача заявок на имя Аглаи Степановны? — мрачным тоном спросил Рекунов, провожая глазами компрометирующие бумаги.
— Не так хорошо, как мы бы хотели, Сергей Александрович! Но мы все поправим!
— А что не так? — насторожился тот, становясь еще мрачнее.
Его тон почему-то страшно мне не понравился. Каждую минуту он становился все подозрительнее.
«Нельзя ему говорить, что заявки отклонены. Что-то уж очень сильно он нервничает!» — подумал я. Такие люди, как Рекунов, как я знал по собственному опыту, при неудаче начинают вести себя неадекватно, сваливая всю вину на контрагента.
— Ну вы же знаете, как у нас все происходит — затяжки, согласования, уточнения, всякие досадные мелочи. Опять же, придется, видимо раскошелиться — некоторых господ в Сибирском Комитете явно придется подмазать. Но ничего. Все решаемо!
Посмотрев на нас тяжелым, внимательным взглядом, Рекунов вышел из номера.